Цветы на чердаке

Вся сцена выглядела такой уютной и домашней. Мама с близнецами сидела в кресле, а Крис примостился на подлокотнике, и его лицо почти касалось маминого. Я не могла не проявить своей всегдашней вредности и все испортила.

– Сколько слов в минуту ты теперь печатаешь?

– Уже больше.

– Насколько больше?

– Я стараюсь, как могу, честное слово, Кэти. Я ведь уже говорила, что печатаю вслепую.

– Как насчет стенографии? С какой скоростью ты записываешь?

– Я делаю все, что могу. Вы должны проявить терпение. Нельзя выучиться всему сразу.

Терпение. Я представила терпение серым, как небо, затянутое облаками. Надежда казалась мне желтой, как солнце, которое показывалось в нашем окне на несколько коротких часов по утрам. Потом оно поднималось высоко в небо и исчезало из вида, оставляя нас несчастными и одинокими, безнадежно вглядывающимися в голубое небо.

Когда становишься взрослым и тебя со всех сторон окружают взрослые дела и заботы, часто забываешь о том, каким долгим кажется день в детстве. Казалось, за семь недель мы прожили четыре года. Наступила очередная пятница – ужасный день, когда нам приходилось вставать на рассвете и в спешке пытаться освободить комнату и ванную от всяких следов своего присутствия. Я сняла с кровати простыни и свернула в большой комок вместе с одеялами и наволочками, а потом постелила покрывало прямо поверх матраса, в соответствии с указаниями бабушки. Перед сном Крис разобрал железную дорогу. Мы как сумасшедшие носились по комнате, чтобы не оставить нигде ни пылинки, ни пятнышка. Потом пришла бабушка и принесла корзинку с едой, чтобы мы могли позавтракать на чердаке. Я тщательно стерла отпечатки пальцев с мебели, и красное дерево сияло, как новенькое. Увидев это, она мрачно нахмурилась, и могу поклясться, что она осыпала все пылью, извлеченной из пылесоса, чтобы снова сделать поверхность матовой.

В семь часов мы уже были в классной комнате на чердаке и ели овсяные хлопья с изюмом и молоком. Снизу слабо доносились звуки, производимые служанками, убирающимися в комнате. Неслышно, на цыпочках, мы подошли к лестничному колодцу и столпились, прислушиваясь к звукам, боясь, что нас могут обнаружить каждую секунду.

Было очень странно слушать, как горничные ходят взад и вперед, а бабушка отдает им приказы, подпирая своим крупным телом дверь гардеробной, и заставляет вытирать зеркала лимонным порошком и вытрясать перины. Неужели они не замечали ничего странного, никаких изменений? Неужели не оставалось даже никакого запаха, особенно если учесть, что Кори часто писался в кровати? Все это выглядело так, как будто мы и впрямь не существовали, не жили и даже запахи наши были воображаемые, иллюзорные. Мы обхватили друг друга руками, прижавшись крепко-крепко.

Горничные не пытались войти в гардеробную, даже не приближались к ее высокой и узкой двери. Они не видели нас, не слышали нас и не удивлялись, что бабушка ни на секунду не покидает комнату, пока они чистят ванну, унитаз, скребут до блеска кафельный пол ванной.

Эта пятница странно подействовала на нас, потому что в собственных глазах мы как будто съежились и долго не могли сказать друг другу ни слова. Ничто не доставляло нам удовольствия – ни игры, ни книги. В молчании мы вырезали из бумаги наши тюльпаны и маргаритки и ждали, пока мама придет и принесет с собой новую надежду.

И все-таки, когда ты молод, практически ребенок, надежда глубоко укореняется в тебе, пронизывая все существо от головы до кончиков пальцев. Поэтому, возвратясь на чердак, в наш сад, мы все равно находили в себе силы смеяться и радоваться или делать вид. В конце концов, мы оставляли свой след в этом мире. Мы превращали нечто скучное и безобразное в красивое и интересное.

Близнецы побежали вглубь чердака, сорвавшись с места, как бабочки, порхающие среди колыхающихся бумажных цветов. Посадив их на качели, мы раскачали доски так сильно, что на чердаке поднялась настоящая буря и головки наших цветов закачались еще сильнее. Мы прятались за картонными деревьями не выше Криса и сидели на грибах из папье-маше с пухлыми цветными подушками вместо шляпок, которые, по правде говоря, были намного лучше настоящих – если только ты не любишь их есть.

– Как здорово! – кричала Кэрри, вертясь вокруг себя на качелях, кокетливо приподнимая короткую юбочку с кружевами и показывая отделанные шнурками штанишки, подаренные вчера мамой.

Кэрри и Кори всегда ложились спать в новой одежде, по крайней мере в первый день носки. (Ужасно было просыпаться и обнаруживать, что твоя голова лежит на подошве кроссовка.)

– Я тоже буду балериной, – радостно закричала Кэрри, продолжая вертеться на качелях, пока не свалилась.

Кори, естественно, рванулся к сестре, чтобы проверить, не ушиблась ли она. Увидев на колене кровоточащую царапину, Кэрри в слезах завопила:

– Не хочу быть балериной, раз это так больно.

Я не осмелилась сказать ей, что это на самом деле больно.