Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

Воспользовавшись темнотой, носильщики паланкинов повышают свою таксу и, добившись желаемого, как ни в чем не бывало бегут вниз по уже почти невидимой дорожке. Идущие самостоятельно облегчают свою участь светом карманных фонариков, купленных в придорожной лавке. Еще два часа томительного спуска – и наше путешествие окончено. Напоследок носильщики еще раз требуют дополнительной платы и, как ни странно, добиваются своего. Может быть, и они смутно чувствуют, что на Цинчэншани стоит побывать за любую цену.

Восхождение на Эмэйшань начинается от большого буддийского монастыря Баогосы – Храма благодарения государства. Справа от входа в храм висит старинный – XVI века – колокол, весь испещренный иероглифической вязью. Если пожертвовать немного денег и трижды ударить в колокол подвешенным к нему бревном, то можно рассчитывать на значительное облегчение бремени своих грехов. Сидящий рядом монах занят своим делом: безостановочно читает сутры, ударяя в деревянную колотушку. Один кается, другой молится – все при деле, все вместе. Левое крыло монастыря занято сувенирными лавками. А в дальнем павильоне за клубами благовонного дыма идет молебен. Процессия монахов и мирян обходит павильон и двор перед ним, протяжно распевая священную мантру, прославляющую будду Амитабу:

На-мо о-ми-тофо, на-мо о-ми-то-фо…

Монотонное пение молящихся, хлопья ароматного дыма навевают легкий транс. Но стук деревянных колотушек и дрожащие голоса бьют в затылок и как будто взбадривают сознание. Неужто, чтобы пробудиться, нужно и вправду сначала уснуть? Неужели истинное пробуждение только и случается во сне? И сложное выговаривается только автоматической декламацией мантры – по-детски простодушным лепетом? С какой-то наивно-детской радостью монахи теперь выпевают слова великой мудрости:

Цзы-цзай-синь-пуса… Бодхисаттва сущего в себе сердца…

Кто полон в себе, может только радоваться как ребенок. Но дрожание его голоса укажет на неизреченную глубину пережитого, безбрежную мощь играющей в нем жизни. Вальтер Беньямин говорил о «профанном озарении», которое звенит как будильник шестьдесят раз в минуту. В Китае этот трезвон жизни

, вестник всеобщего прозрения в спонтанной пульсации духа предстал предо мной праздничным фейерверком, пиршеством цветов и звуков в темноте и пустоте невидимого неба. Для прозревшего каждое мгновение – взрыв. А после или, точнее, вокруг него, в бездне молчания Небес – эхо бытийного грома, звон Земли. Жизнь как она есть. Как бы есть, ведь эта жизнь – только эхо, только сон… В этой жизни все размерено и расписано, все понятно. И плакат, висящий у входа в павильон, разъясняет, что непрерывное поминание Будды гарантирует отличное здоровье и успех в любом бизнесе.

Но надо наконец заняться собственным путешествием. Путь на вершину Эмэйшань составляет добрых тридцать километров, и одолеть его за день невозможно. А времени нет. Поэтому мы едем в нашем микроавтобусе до небольшого плато перед вершиной, а оттуда на фуникулере попадаем прямо на Золотой Пик. Главная достопримечательность здесь – расстилающаяся под вами бескрайняя пелена облаков. Пейзаж, до недавних пор изысканно-редкостный, а нынче знакомый каждому пассажиру самолета. Правда, есть в нем и кое-что уникальное: говорят, что в этом облачном океане время от время появляется лучезарный образ Будды. Еще говорят, что раньше местные монахи время от времени бросались с пика вниз. Факт не удивительный: «… есть упоение в бою и бездны мрачной на краю…». Похожие рассказы можно услышать и в Тибете. Ну, а для более привязанных к земной жизни посетителей на Золотом Пике теперь есть и сувенирные лавки, и гостиницы, а на возвышении стоит старинный буддийский храм. У стены храма молодой монашек невозмутимо пишет на заказ каллиграфические надписи. Все вокруг не то от близости к небесам, не то от усталости ходят медленно и говорят тихо; в воздухе разлит благостный покой[4]

.

Обедаем в ресторанчике при местной гостинице и на фуникулере покидаем Золотой Пик. Теперь нас ожидает двадцатикилометровый спуск по пешеходной тропе. Наконец-то мы можем насладиться фантастической красотой эмейшаньских пейзажей, от которых поет и ликует душа. (Настроение, впрочем, могут подпортить все те же назойливые носильщики паланкинов, которые, даже если вы отказываетесь от их услуг, долго идут за вами по пятам, словно волки, преследующие усталого путника, дожидаясь, когда вы капитулируете.) Дорожка вьется по узкой горной гряде, с обеих сторон почти вплотную к ней подступают отвесные пропасти, в которых порой мелькнет среди зарослей уединенный храм или сверкнет на солнце серебристый ручей.

Все же поразительна любовь китайцев к стоянию над бездной. Она запечатлена и в древних даосских книгах, и на старинных китайских картинах, но особенно резко обнаруживает себя в обычае строить даосские храмы на крутом, нередко совершенно отвесном склоне горы, так что узкий дощатый настил перед алтарем даосского божества в буквальном смысле нависает над пропастью.