Цветы зла

Я знавал некую Бенедикту; вокруг нее было все напоено Идеалом, а глаза будили жажду величия, красоты, славы и всего, что заставляет верить в бессмертие.

Но эта чудотворная девушка была слишком прекрасна, чтобы долго жить; и она умерла, спустя несколько дней после нашего знакомства, и я сам схоронил ее в день, когда весна кадила своими благоуханиями даже на кладбищах. Я сам схоронил ее, заключив в гроб из благовонного и нетленного дерева, подобный индийским ларцам.

И когда глаза мои оставались неотступно прикованными к месту, где было зарыто мое сокровище, я внезапно увидел маленькую женщину необычайного сходства с покойной. С истерической и непонятной яростью топтала она еще свежую землю и говорила, заливаясь хохотом: «Это – я, настоящая Бенедикта. Я, известная негодяйка. И в наказанье за твое безумие и твое ослепление ты будешь любить меня такою, какова я есмь!»

Но, взбешенный, я отвечал ей: «Нет! нет! нет!» И, чтобы лучше подтвердить свой отказ, я топнул с такой силой о землю, что нога до самого колена ушла в свежую насыпь, и как волк, попавший в западню, я остался прикованным, быть может, навсегда к могиле Идеала.

XXXIX

Породистая лошадь

Она очень некрасива. И все же она восхитительна! Время и любовь оставили на ней печать своих когтей и безжалостно показали ей, сколько юности и свежести уносят каждое мгновение и каждый поцелуй.

Она действительно некрасива: она какой-то муравей, паук, если угодно, даже скелет: но в то же время она – упоение, чары, колдовство! Словом, она обворожительна.

Время не смогло сокрушить ни ясной стройности ее походки, ни неувядаемого изящества ее стана. Любовь не тронула свежести ее дыхания ребенка, и Время не вырвало ни одной пряди из ее пышной гривы, где дышит в знойных ароматах вся дьявольская жизненность французского юга: Нима, Экса, Арля, Авиньона, Нарбонна, Тулузы – городов, благословенных солнцем, влюбленных и обольстительных.

Время и Любовь тщетно наперерыв впивались в нее зубами: они ничего не убавили от смутного, но вечного очарования ее отроческой груди.

Растраченная, изношенная, быть может, но не утомленная и всегда полная героизма, она напоминает тех породистых лошадей, которых всегда распознает глаз истинного любителя, даже когда они запряжены в наемную колымагу или в тяжелый воз.

И притом она так нежна и пылка! Она любит, как любят осенью, как будто приближение зимы зажигает в ее сердце новое пламя, и ее покорная нежность никогда не бывает докучной.

XL

Зеркало

Входит безобразный человек и смотрится в зеркало.

«Зачем вы смотритесь в зеркало, если не можете себя в нем видеть без неудовольствия?»

Безобразный человек отвечает мне: «Милостивый государь, согласно бессмертным принципам восемьдесят девятого года все люди равны в правах; следовательно, и я имею право смотреться в зеркало; с удовольствием или с неудовольствием – это уже дело одной моей совести».

Во имя здравого смысла я был, несомненно, прав; но с точки зрения закона, и он не был не прав.

XLI

Гавань

Гавань – пленительное убежище для души, уставшей от жизненных битв. Обширность неба, подвижная лепка облаков, изменчивые цвета моря, мерцание маяков – вот призма, чудесно созданная для того, чтобы тешить взоры, никогда их не утомляя. Стройные очертания судов с их сложной оснасткой и мерно колеблемых зыбью поддерживают в душе любовь к ритму и к красоте. И потом еще, главное, для тех, кто не знает больше ни любопытства, ни честолюбия, есть какое-то таинственное и аристократическое наслаждение в том, чтобы созерцать, лежа на террасе или облокотившись на мол, всю эту жизнь отплывающих и возвращающихся, всех, кто имеет еще в себе силы желать, жажду путешествовать или обогащаться.

XLII

Портреты любовниц

В мужском будуаре, то есть в курительной комнате элегантного игорного дома, курили несколько мужчин.

Они не были в точности ни молоды, ни стары, ни красивы, ни безобразны; но, независимо от их лет, на всех них лежал определенный отпечаток ветеранов наслаждения, то не поддающееся описанию нечто, та холодная и насмешливая грусть, которые ясно говорят: «Мы основательно пожили и теперь ищем того, что мы могли бы любить и уважать».

Один из них перевел разговор на женщин. Было бы разумнее не говорить о них совсем; но бывают умные люди, которые, выпив, не избегают банальных разговоров. В таких случаях слушают рассказчика, как слушали бы бальную музыку.