Цыган

— Новенькая. Ее, бедную, привезли к нам уже с ребеночком, которого она прямо на семикаракорском пароме родила. Но девочка здоровенькая и большая — три кило шестьсот грамм. — Оглядываясь на второй этаж, Настя еще дальше отвела Михаила из-под окна, и глаза у нее стали страдальческими. — Только ее уже второй день нянечка из бутылочки кормит.

Михаил догадался:

— Это бывает. Меня, рассказывали, мать тоже из бутылочки выкормила, молоко пропало. Но как видишь… — он повел широкими плечами.

Съеживаясь и запахивая свою цигейковую куртку, Настя как-то кособоко дернула головой в сторону второго этажа.

— Нет, Миша, у нее молоко прямо сквозь рубашку льется наружу. Она сама отказалась давать ей грудь. Я из-за этого даже поругалась с ней. Если, говорит, ты такая жалостливая, то бери и сама корми.

Михаил покрутил пальцем у головы:

— Она что, с приветом?

— Без всякого, Миша, привета. И здоровая, как прошлогодняя телка. — Настя снова оглянулась, понизила голос. — А если, говорит, хочешь, то можешь и совсем ее к себе взять. Я ее, говорит, безотцовскую, все равно здесь на воспитание государству брошу. — Снизу вверх Настя робко взглянула на Михаила. — Знаешь, Миша, что я решила…

Михаил улыбнулся:

— Еще, Настя, не знаю.

— Давай, Миша, и правда, возьмем эту бедную девочку к себе. Мне здесь сказали, что это можно будет по закону оформить. Никто потом и не узнает ничего. Что же ты, Миша, молчишь?

Михаил не знал, что и отвечать. Все что угодно мог ожидать от Насти, но такого оборота их разговора не предвидел.

— Пусть она тогда не думает, что лучше всех, — вдруг мрачно заблестев глазами и глядя через плечо Михаила куда-то вдаль, сказала Настя.

Михаил испуганно спросил:

— О ком ты, Настя?

— Не делай таких глаз, как будто ты совсем не понимаешь меня. Будулай, тот сразу бы догадался. Можно подумать, что никакая другая женщина на месте этой Клавдии тогда бы младенца не подобрала.

Михаил побледнел. — И, значит, из-за этого теперь?..

— Спасибо тебе, Миша. — Прикладывая ладонь к груди, Настя поклонилась ему. — Вот как ты обо мне думаешь. Конечно же, я цыганка и не способна…

— Настя! — Михаил примирительно положил руку ей на плечо.

Но она гневно вывернулась.

— Зато она здесь на всю Россию самая добрая, И тебе тоже затмила глаза. Но если она могла цыганского младенца в кукурузе подобрать, то почему же я теперь русскую сиротку не могу взять? Что же, по-твоему, я бессердечная совсем, да? — Снизу вверх Настя проницательно взглянула на него воспаленно блестящими глазами: — А может, это ты сам не хочешь на шею чужой хомут надевать?

Михаил попытался обнять ее за плечи.

— Успокойся, Настя, что это с тобой?

Опять она вырвалась от него.

— Она всех вас ослепила, всех! Самая добрая, самая красивая, самая…

Михаил растерянно уговаривал ее:

— Я же ее совсем не знаю, Настя, ни разу в глаза не видел. Для меня ты лучше всех. И разве я против, чтобы взять? Я во всем согласен с тобой.

Не слушая, Настя вырывалась из его рук.

— А если не хочешь, я и сама без тебя обойдусь, сама…

В эту минуту старшая медсестра в белом халате поверх пальто и в больших роговых очках строго выглянула из дверей роддома во двор.

— Как вам не стыдно, гражданин! — прикрикнула она на Михаила. — Если вы здесь так обращаетесь со своей больной женой, то как же вы с ней дома?! Я вас больше не буду сюда пускать.

У Насти вдруг мгновенно высохли слезы, она круто повернулась к медсестре:

— А вы не имеете права на него кричать! Он не ваш муж. Это я во всем виновата, я! Если бы все мужья со своими женами так обращались.

У старшей медсестры в глазах плеснулся страх. Еще, чего доброго, эта сумасбродная молодая цыганка перейдет от слов к действиям. Но, захлопывая за собой дверь, старшая медсестра все же не захотела остаться в долгу.

— Вы сами не знаете, что вам нужно. С вами лучше дела не иметь.

Когда Настя, проводив Михаила, вернулась к себе в палату, ее соседка лежала на койке, отвернувшись лицом к стене. То ли спала, то ли хотела дать понять, что ей не до разговоров.

Настя не стала ее беспокоить. Она уже привыкла к таким приливам и отливам в настроении новенькой. Или неудержимо рассказывает что-нибудь о своей жизни в хуторе на правом берегу Дона и смеется так, что, кажется, вот-вот заплачет, или же молчит, как камень, — слова не выдавить за целый день.

Насте и самой хотелось помолчать. Недовольна она была собой сегодня. Нехорошо все получилось с Михаилом да и со старшей медсестрой, на которую она обрушилась ни за что ни про что. Она вспомнила, какие у Михаила были растерянно-пристыженные глаза, когда отчитывала его старшая медсестра, и какие испуганно-обиженные были у старшей медсестры, когда неожиданно набросилась на нее Настя. Чего доброго, и в самом деле решила, что самое лучшее — немедленно спасаться бегством от этой больной с черными сверкающими глазами.

Настя невесело усмехнулась: не могла совладать со своей природой и напугала хорошего человека.