Цыган

При этом ничто не вздрагивает у него в изможденном болезнью лице. Глаза смотрят на Михаила как сквозь стеклянную пленку.

Михаил сам ужасается своей догадке: он, кажется, помнит только то, что было с ним на войне.

— Что-то твоего Егора давно не видать? — осведомлялась Макарьевна у Шелоро. — Опять где-нибудь рыщет?

— Нет, он теперь на отделении. При табуне, — отвечала Шелоро.

— И не проведывает тебя. Вот уже третья неделя проходит. Смотри, как бы он там себе тоже какую-нибудь казачку не завел.

Шелоро уверенно улыбалась:

— Пускай, бабушка, заводит. Надо с голодными делиться.

— Зря ты так надеешься на него. Как будто он хуже других мужчин.

Шелоро продолжала улыбаться. Сама мысль, что с ее Егором может случиться что-нибудь подобное, тешила ее.

— Заведет по этому холодному времени, так, значит, меньше в своем вагончике на отделении кизяков сожгет.

Макарьевна обижалась:

— Ты что же, в нашей местности считаешь себя красавицей из всех?

Шелоро поводила плечами:

— Напрасно вы, бабушка, беспокоитесь. Как будто у нас с вами никаких других дел нет.

— Странные вы, цыгане, люди. Ему можно тебя к каждому пеньку ревновать, а ты не имеешь права.

И на это у Шелоро был ответ:

— Ревнует, значит, любит.

Но не такая была Макарьевна, чтобы ее могли удовлетворить такие ответы. Сдав дежурство Шелоро, она по пути домой наведалась к своей племяннице, которая работала кухаркой на том же самом отделении, где и Егор помощником табунщика, и на другой день, едва появившись на пороге, сообщила Шелоро:

— Вот и нет твоего Егора на отделении. Все это прошлогодняя брехня.

— А где же он? — спокойно спросила Шелоро.

Ее тон окончательно вывел Макарьевну из себя.

— Это тебе лучше знать. Я ему не жена. На три дня, говорят, договорился со своим подменщиком. И цыганских коней своих с собой из табуна забрал.

Только на короткое мгновение смутилась при этих словах Шелоро.

— Значит, так нужно было.

— Дикий вы, цыгане, народ. И живете как-то промеж себя не по-людски. Вместе и врозь. Ни он у тебя не интересуется, куда ты можешь из дому на целые недели пропадать, ни ты не беспокоишься, куда твой Егор бесплатную командировку взял.

— Не дикие, бабушка, а вольные, — поправила Шелоро. — Это я по картам могу какому-нибудь глупому и слабому человеку набрехать, а между собой мы не брешем. Какая же после этого будет семейная жизнь, если мы друг дружке не будем верить?

— Тогда и ему не след тебя ревновать.

— Это совсем другое дело. На то он и мужчина.

Макарьевна не успокаивалась:

— А что, если твой Егор за это время уже успел в тюрьму попасть?

У Шелоро только чуть дрогнули брови.

— Не стращайте меня, бабушка. Над тюрьмой тоже крыша есть. Пусть ее кто-нибудь другой боится.

Но если бы Макарьевна была понаблюдательней, она заметила бы, что все-таки этот разговор не прошел бесследно для Шелоро. Вплоть до своего ухода с дежурства она не проронила больше ни слова. Быстро сложила в свою большую клеенчатую сумку пирожки, напеченные и отложенные Макарьевной для ее детей, и, уже уходя, вдруг заявила как о чем-то безоговорочно решенном:

— Прошлый раз, бабушка, тебя не было целый день, а завтра тебе придется до вечера с ним одной побыть. Мне так нужно. Все равно твоя шоферня по выходным дням дома телевизоры смотрит.

Макарьевна было протестующе ринулась за ней, но цветастый платок Шелоро уже мелькнул за окном.

Она спешила на последний рейсовый «Икарус», чтобы с утра в Ростове к открытию воскресного базара успеть. Там она надеялась потолкаться среди приезжих со всей области цыган и от них что-нибудь о Егоре узнать. Как бы ни отговаривалась она от назойливых вопросов Макарьевны, а внезапное его исчезновение с отделения конезавода и столь длительное отсутствие начинали беспокоить ее. И подменщик его, к которому Шелоро еще до разговора с Макарьевной ездила на отделение на ветеринарной летучке, сказал ей, что договаривался с Егором подежурить за него при табуне не на всю неделю, а только на три дня.

Мало ли что за эту неделю могло случиться. Тем более что отсутствовал он все это время вместе с лошадьми. Милиции, которая последнее время на каждом перекрестке стала требовать конские паспорта, так и чудятся всюду конокрады.

Из цыган же, которые по воскресеньям съезжались на ростовский базар со всей степи, хоть кто-нибудь, а должен был видеть Егора. Человек не иголка. Не провалился же он сквозь землю вместе с лошадьми.

Однако, к великому разочарованию Шелоро, ей пришлось убедиться, что никто из них так и не видел его. Ни один цыган не видел. Почти до самого закрытия базара она по одному выуживала их в толпе и выспрашивала, особенно цыганок, которые скорее всего могли навести ее на след, — и все напрасно. Даже Тамила, с которой Шелоро столкнулась лицом к лицу, когда та только что подкатила к мясному павильону на своей серебристой «Волге», ничего не могла ей сказать. Ничего не знали и ее разодетые в новенькие кожаные пальто адъютанты. У кого же тогда еще было спрашивать?