Цыган

Надежда разглядеть Настю среди нахлобучивших красные капюшоны женщин, которых Михаилу теперь уже самому приходилось ежедневно десятками и даже сотнями перевозить из конца в конец города, почти потухла в нем, когда вдруг однажды, работая в первую смену, увидел он, как в восемь часов утра вспыхнула в подъезде знакомой пятиэтажки красная куртка, догоняя троллейбус, а на другой день, но уже во второй смене, около десяти вечера, заметил, как точно такая же куртка, спрыгнув с подножки и наискось перебежав улицу, скрылась в том же подъезде. Нет, Шелоро не обманула его. Не какая-нибудь иная из тех, которые теперь в Ростове через одну носили чешские куртки, а действительно Настя и появлялась каждое утро из подъезда пятиэтажного дома, и скрывалась в том же самом третьем подъезде уже поздно вечером. Ей, оказывается, приходилось дважды выходить из маршрутного троллейбуса «Вокзал — Ростсельмаш» и опять садиться в него. Около семи вечера выходить на углу улицы Энгельса и Нового переулка, а в половине десятого входить в троллейбус, чтобы через двадцать минут последний раз за день спрыгнуть на своей остановке. Отъезжая, Михаил всякий раз провожал взглядом ее куртку, пока она не гасла в подъезде пятиэтажки. Эту куртку он сам же и купил Насте летом в районном универмаге, надеясь в недалеком будущем, к зиме, заработать денег ей на пальто. Но не успел. И теперь она явно мерзнет в этой куртке. Нахлобучив капюшон и не глядя по сторонам, спешит перебежать улицу от остановки до своего дома.

Как правило, ей не удавалось захватить себе место в до отказа переполненном салоне и приходилось ехать до Ростсельмаша стоя. И все это время Михаил терзался, взглядывая в зеркальце на красное пятно, стиснутое в проходе толпой пассажиров. Когда же вместе с ними ее выплескивало через переднюю дверцу, у нее не оставалось даже секунды, чтобы хотя бы краешком глаза увидеть, кто сидит в кабине водителя. Да и какое ей было до этого дело, если у нее от восьми утра и почти до десяти часов вечера все было рассчитано по минутам. Иначе ей ни за что было бы не добраться и утром на работу в детский сад, куда она бежала по асфальтовой дорожке, обгоняя других женщин с сонными детишками, и не успеть к семи вечера в университет. Даже ему разрешалось оставаться за рулем троллейбуса не больше восьми часов, а ей надо было изо дня в день кружиться по своему маршруту все четырнадцать. За исключением субботы и воскресенья. Обычно выходные, когда Михаил совсем не видел ее, тянулись для него особенно долго. И в понедельник, начиная свой маршрут, он все еще никак не мог успокоиться до той минуты, пока на второй от вокзала остановке не впархивала в троллейбус ее красная куртка.

Однажды в нарушение всех правил он даже позволил себе на полминуты дольше положенного дверцы незакрытыми придержать, заметив, что Настя, перебегая улицу, как вкопанная остановилась перед вильнувшей «Волгой», из кабинки которой водитель погрозил ей кулаком. Пассажиры уже начали возмущенно роптать, когда она все же успела вспрыгнуть на подножку. Нисколько не обращая на них внимания, Настя раскрыла свою сумочку и стала рыться в ней, должно быть, в поисках абонемента. Михаил видел в зеркальце, как она все глубже и глубже запускала руку в сумочку и потом прекратила в ней рыться, не защелкнув ее. Явная растерянность отразилась у нее на лице. Должно быть, забыла она свой постоянный билет дома.

А на следующей остановке обычно подсаживалась в троллейбус контролерша. Чтобы не проверять билеты у всех подряд пассажиров, она всегда делала это выборочно, наметанным глазом безошибочно выхватывая очередную жертву. Если Настя промедлит еще минуту, ей не избежать оказаться в роли такой жертвы. И Михаил даже отчетливо представил себе; как желтолицая контролерша, набросившись на Настю, уже оглашает троллейбус: «Все вы прикидываетесь овечками. Не надо было забывать. Небось марафет не забыла навести». Михаил не сомневался, что в ответ на это Настя, в свою очередь, сумеет навести ей такой марафет, что у контролерши лицо из желтушного сразу же сделается зеленым, и она потом на всю жизнь запомнит эту минуту. Но ему никак не хотелось, чтобы дошло до этого. Если ядовитая контролерша перехватит через край, то с учетом характера Насти все в конце концов может закончиться в отделении милиции. Не хватало еще, чтобы там при проверке документов выяснилось, что Настя всего-навсего учится на заочном юрфаке в университете.

Он поспешил включить свой динамик и объявить:

— Проездные талоны продаются в кабине водителя.

В зеркальце он увидел, как Настя, защелкнув сумочку и расталкивая в проходе пассажиров, бросилась к его кабине. Троллейбус уже вплотную подходил к остановке, на которой стояла контролерша, когда Настя, не глядя на Михаила, протянула ему в распахнутую дверцу кабины сорок копеек, и он, тоже не оглядываясь, протянул ей в ответ талоны. Но после того как троллейбус опять тронулся с места и Михаил увидел, как, стиснутая толпой пассажиров, Настя беспомощно озирается в поисках свободного места, он высунул из кабины чуб: