Тучи идут на ветер

Ерамочка появилась у них не так давно. Под Ку-тейниковской командир свалил с седла ее хозяина калмыка-офицера. Он, Мишка, успел схватить поводья. У пленного калмычонка дознался про кличку. Ерамочка, Ерамочка — черт знает, что за слово. Допытывался у комэска, платовца Оки Городовикова. Тот пожал плечами. Может, калмычонок и заика какой попался.

Кобылица на кличку вскидывала маленькую глазастую голову, прядала ушами, отзывалась. Командиру все равно, а ему, ординарцу, и подавно. Так и осталась Ерамочкой. Оно даже чем-то напоминало Панораму. Не ускользнуло от синих глаз ординарца и то, кому Ерамочка предназначалась…

Как-то перед андреевским рейдом сам проговорился. Чистил ее, а в это время к палатке подкатила санитарная бричка.

— У милосердии лошади верховой нету, — сказал он, провожая взглядом Ольгу. — Может, подарить ей Ерамочку?

— Кому? Этой недотроге? Была нужда…

Даже голову Мишка втянул в плечи — боялся, походит по ней железный скребок. Больше голоса не подавал, только хитро водил глазами. Но Ерамочка так и осталась под присмотром Чалова — некому ее дарить. Зато сам не слезает теперь. Панорама с Кочубеем изнывают от безделья в лугах, у ерика, а эта отдувается за них.

2

Мишка пошел на притворство.

Конец ночи провели в Ильинке. С утра протолкались в Ремонтной, в штабе. К полудню попали в Барабанщиков, в девяти верстах от станции. Остановились, как обычно, в школе, у Куницы, — его эскадрон был тут на постое.

Пока комполка учинял разнос комэску, Мишка сводил лошадей в ерик, искупал. На обратном пути возобновил старые знакомства: у церковной ограды встретил псаломщикову дочку. В последний приезд тоже так, познакомились у ерика, набился на свиданку и обманул. Нынче дал слово.

Въехал во двор. Думенко и Куница, оседлав перильца крылечка, мирно покуривали, вели разговор со смешками. Отлегло на душе; гляди, начальству самому захочется переночевать тут. Солнце, правда, высоко, мало что может еще взбрести в голову.

В самую точку попал: взбрело.

— «Прохлаждаешься, парубок…

Снизошло на Мишку: скривился вдруг, запустил ладонь под ремень. Сперва подумал отпроситься по-доброму. Но в голосе командира учуял такое, что с от-просом — дохлое дело.

— С животом нелады, Борис Макеевич…

Ссунулся с давно высохшей спины Огонька. Страдальчески-преданно глядел в самые глаза. Думенко недовольно сдвинул брови:

— Брось кривить рожу… Полчаса назад видели тебя у церкви. Ох, Мишка, стащу порты…

Прижмурился, как блудливый кот, — не мог видеть махрастую плеть в руках командира.

— Задай овса. Хотел с собой взять… Не возьму.

— А куда?

— На кудыкину гору.

Промашку дал Мишка. Ему тут же припомнился услышанный разговор в Ремонтной. Начштаба интересовался, есть ли у Иванова офицерская одежда. Не придал значения тем словам, а теперь догадался… Заныл всерьез:

— Так оно, может, обойдется… Крутнуло разок. И то не дюже. Борис Макеевич…

— К заходу приготовишь одну Ерамочку.

Сидя на крылечке, Мишка с тоской глядел на угасающую вечернюю зарю; ему казалось, дотлевал огромный костер на буграх за хутором. В те края ускакал Думенко, пристегнув к плечам офицерские погоны. Вслух шерстил матом некстати подвернувшуюся зазнобу. Через нее все… Птьфу!

— Что плюешься?!

Мишка повернул голову. В дверях — девчонка, костлявая, остроносая. Хмуря сердито выгоревшие реденькие брови, выговаривала:

— Баню, баню полы… А ты плюешь. Боже мой, а окурков натоптал! Ну, погоди, Мишка, самому Думенку заявлю…

— Откуда такая горластая? — миролюбиво спросил он, польщенный тем, что его назвали по имени.

— Оттуда, откуда и ты. А ну, марш, шаровары оболью. Расселся…

Мишка спустился со ступенек. Отряхивая сзади офицерские галифе с потертыми от седла кожаными леями, усмешливо оглядывал худые девичьи ноги, торчащие косы, подвязанные черными лоскутками. Девчонке лет пятнадцать. Язык вот ей бог привесил чуточку раньше — острый, как шашка его. Забавы ради затронул:

— Послушай… А что, ежели до тебя я сватов пришлю, а?

Распрямилась языкастая, склонила слегка голову. Отжимая мешковину над цибаркой, согласилась:

— Засылай. Вот наша хата, через уличку… А то матерь моя, на завалинке. Теткой Палатой зовут.

Развешивая на плетень мокрую тряпку, вывела из затруднительного положения «жениха»:

— Гашутка псаломщикова там уж небось заждалась… А ты тут лясы точишь.

Мишка сглотнул колючий ком, хриплым недобрым голосом спросил:

— Ты-то почем знаешь про Гашку?

— Сорока на хвосте принесла. Весь край знает… А попалась она тебе у церковной ограды неспроста. Ждала. Видала, как ты к ерику проскакал…

— И что с того? Грех?

Стрельнув глазами на соседний плетень, она шепотом поведала:

— Так вот вашего брата замануют. А потом либо из колодезя… либо вовсе не найдут. А все ж они, девчата…

— Мелешь ты, ей-богу, — Мишка присвистнул.

— Вот тебе хрест. Третьего дня в садах вон, в старом колодезе, вашего конника нашли… Молоденький парнишечка. Ножом в бок… А еще раньше, тот и вовсе пропал, как вроде в прорубь. И концов не найдут. И оба тоже на свиданку ходили, как и ты…

Вогнала чертовка в пот. Стащив папаху, поинтересовался:

— А Гашка тоже заманует?..

— Сходи — узнаешь.