Тучи идут на ветер

Зимовниковец, всегда свежещекий и улыбчивый, нынче какой-то не в себе, квелый, кислый, с запавшими глазами. Переняв его страдальческий взгляд, Борис кивнул: мол, послушаем.

— Да чертова пацанва… Рази не удумают? Их вон отделение, двенадцать либо тринадцать душ. У хозяев. Лапшу сварили на вечерю. Во, полевой казан. Как обсели, жахнули… Пахучая лапша, затолченная старым салом. А двое из детвы жмутся у печи, не садятся за стол… Батька, так, щупленький мужичишка, сапожник, спрашивает: «Шурка, Пашка, вы шо? Лапшу исты». — «Мы не хочим, она дужа погана… Дайте нам хлиба».

Маслак не сдержался, чмыхнул. На него зашикали. Ободренный вниманием, Куница оживился:

— Ну, конешным делом, удивились… От лапши такой отворачиваться! За воротники завсегда не оттянешь от всякого варева. А тут «хлиба» — и баста. Ладно: нам больше будет. Налегли дружнее. До самого дна казан очистили. А утром, развиднелось уж, поднялся я от кошачьего крика. Открываю чулан: кошонок. Пляшет на порожке, надрывается… Я его за шиворот… Чудо. Все четыре лапки голые, без кожи, будто в красных чулочках. Еще в голову не стукнуло, а в середке уже все чисто перевернулось… Еле-еле добежал до сарая. Наизнанку выворотило, до зелени… Ей-бо.

В стекла ударился ядреный смех. Громче всех реготал Маслак. Смеялся и Борис; улеглось, он спросил:

— Сознались?

— Деваться-то куда? Самые малые… Никого в хате. Мать выскочила до коровы не то к соседям. Лапша кипела — крышку сняла, чтоб не сбежала. Ну они, шутиня-та, на радостях — лапша с салом на вечерю! — давай за хвост крутить кошонка. Вырвался — ив казан. Добре, хоть вытащили. Сварился бы. До сей поры не очухаюсь, в середке все оборвал. Глядеть на еду не могу…

— Сам ты отделался или еще кто компанию с тобою разделил? — спросил Ефремка.

Зажал Куница ладонью рот, выскочил в чулан. Пока сам рассказывал — крепился; со стороны напомнили — не удержался…

Борис остановил разошедшихся дурносмехов. Начал без всякого объявления, с ходу:

— Все добытое в боях — оружие, снаряжение и лошадей — доставлять в бригаду. Для планомерного распределения. Пулеметы сдавать начальнику пулеметной команды, винтовки — заведующему оружейным парком. Гончарову и Маслаку приказываю получать патроны и все вооружение из бригады. Третьего дня приказ этот получали письменный. Напоминаю… Лично буду трясти ваши брички.

Вернулся Иванов: озираясь — ожидал подвоха, — пробрался на свое место. Никто не обратил на него внимания.

— Вот приказ… — продолжал комбриг. — О боях под станцией Гремячей. Противник, как вы знаете, вел усиленное наступление на наши части. Но был отбит с большими для него потерями, хотя его и было в три раза больше. Наши доблестные бойцы, грудью отстаивающие добытую нами свободу, двинулись тесными рядами в упор врагу, и враг обратился в бегство, оставив на поле сто пятьдесят человек убитыми, не считая раненых. За что приветствую всех вас, командиров и бойцов вверенной мне бригады, за ваш геройский подвиг в боях… Еще приношу великую благодарность тем бойцам, которые, не жалея своей жизни, идут с открытым сердцем на врага, хотя и придется умирать на поле за свободу своих родных очагов. Надеюсь, не в далеком будущем враг должен быть разбит революционными войсками. Некоторые из наших товарищей…

Заклекотало в горле. Расстегивая крючки на френче, откашлялся, встал на ноги. Держась за спинку стула, заговорил глуше, тревожнее:

— Так вот, иные падают духом и говорят, что наша революция пала. Нет, она не пала, и не предвидится падение ее. Вы предполагаете на то, что враг продвинулся на несколько верст вперед. Нет, это не есть гарантия для падения революционного духа. Вам всем известно, где идет бой, как не в Донской области. А в центре России существует Советская власть. Нам остается сделать один напор, чтобы оказаться с царицынскими войсками, и тогда мы пойдем вперед по Дону уничтожать контрреволюцию.

Начальник снабжения бригады Сиденко, угрюмого вида хохол, хлопнул по привычке в ладоши. Раскрыл рот, хотел заорать здравицу бесстрашному Думенко, но, напоровшись на сердитый взгляд комбрига, умолчал.

— А что получается? — Борис задал вопрос сам себе. — Контра орудует у нас под боком. Пускает всякие слухи, вносит смуту в наши железные ряды. А вы знаете, ржа ест железо. Вот нынче, возьмите… Мои вестовые приволокли контру. Телеграфиста дорожного. Подделал от Ма-мантова телеграмму: взят, мол, Царицын. А попади он на менее стойких борцов с этой лентой? Что было бы в бригаде? Приказываю вам, командирам, разъяснять бойцам нашу цель в этой битве, какую они ведут не на живот, а насмерть. Разоблачать контрреволюционные слухи, излавливать всякую подобную сволочь и на месте расстреливать.

Встал к окну лицом, загораживая собою свет. Постоял, пристукивая носком сапога, резко обернулся.

— В ночь выступаем, — двинул кулаком, будто вбил гвоздь. — Пойдем ломить на Жутово, Абганерово… А ежели и в самом деле случится такое… то и в самый Царицын!

Приказал выстроить бригаду, расчехлить знамя.

3