Тучи сгущаются над Фэйр (СИ)

  "Верно, это его новости о бедствиях так напугали, что кровь отхлынула от лица, - думал министр, - не иначе как он не знал о них по воле этого змея, Икария. Если сумею сейчас убедительно донести, быть может, что-то и получится исправить. Открытое противостояние теперь едва ли предотвратить, во всяком случае так дела идут, что, если не в этом месяце, то в следующем непременно поднимется народ. Но хотя бы принять меры, ослабить, так сказать, стан врага, люди знающие и заинтересованные в сохранении порядка (министр даже мысленно не допускал назвать порядок "старым"; он для него существовал только в одном единственном виде: в том, в котором был сейчас) помогут, уж как пить дать. А я ему, стало быть, в знакомстве с ними посодействую, да, посодействую... Только бы принял помощь, только бы не испугался..."

  По мере развития мысли лицо министра становилось все более и более важным, при этом от волнения оно еще больше раскраснелось, и даже как бы вздулось. Люцию казалось, что голова министра вот-вот лопнет, как набравшийся подчас дождя пузырь воды, или жаба под ботинком.

  Некогда, в далеком детстве, или в период его отрочества (Люций точно не помнил), во время одной из тех редких прогулок, когда отец и сын оставались наедине друг с другом, старый король раздавил одну такую жабу, найденную Люцием. Большая, гадкая и старая: ни тогда, будучи маленьким мальчиком, ни сейчас, будучи взрослым, он не испытывал к жабе ничего, помимо презрения высшего существа к низшему да к тому же мерзкому. В чем он, однако, был точно уверен, так это в том, что жаба эта не заслужила подобной участи, равно как и ни одно живое существо из тех, что ему доселе встречались, ее не заслуживало.

  Люцию же запомнилась та история вовсе не из-за жабы, ему запомнилось лицо отца и гримаса отвращения, исказившая его в тот миг, когда увидел жабу, и ставшая особенно заметной в момент, когда под подошвой хлюпнуло. "Отец сказал ему тогда: сын мой, ты правильно сделал, что позвал меня! Негоже этаким-то тварям, да по саду королевскому обитать невозбранно. Нашему саду долженствует быть эталоном всех садов, а не клоакой и пристанищем для гадости низменной. Не позже, чем сегодня вечером, скажу Икарию, чтоб принял меры. И помни сынок, где одна тварь, там их и целое кодло!" Для пущего эффекта отец, хорошо зная образ жизни и повадки жаб, подвел Люция к пруду, и указал ему на головастиков, плавающих в воде. "Это, сын мой, - сказал он, привлекая мальчика к себе и насильно наклоняя ближе к ручью, так что лицо его замерло в нескольких дюймах от воды, - это есть выводок мерзости, а на всякую мерзость управа одна, по крайней мере для порядочного человека... Ты же порядочный человек, не правда ли, сын мой? - спрашивал он.

  - Да, отец, я порядочный человек, - отвечал мальчик, не смея перечить отцу, а еще потому, что хотел ему понравиться.

  Cтарый король, услыхав ответ сына, залепил ему пощечину, крикнув: нет, дорогой мой! Ты не порядочный человек! Ты лишь такой вот головастик пока, но очень может быть, что станешь порядочным человеком однажды. Конечно, если будешь воспитан правильно. Но уж я-то об этом позабочусь, не сомневайся! - добавил он чуть погодя, чтобы хоть как-то унять рыдания мальчика, не из жалости, но только потому, что не терпел слабоволия и мягкости характера."

  Погрузившись в воспоминания, король не замечал происходящего вокруг и, главное, не слышал голоса министра, тот между тем вещал. Все говорил и говорил Тиберий, а иногда наклонялся вперед и доверительно касался плеча короля своей тяжелой рукой. Это не укрылось от сливок общества, чинненько обедавших и старательно не подававших виду, на самом же деле подмечавших все без исключения движения и слова чиновника, даже самые незначительные. Высшее общество походило сейчас на стаю гиен, преследующую старого слона, отбившегося от стада, в период засухи. Они только и ждут, пока среда доконает мастодонта, тогда подойдут и вонзят в еще живое громадное тело клыки, орошая кровью глину и песок саванны. Среди собравшихся здесь было и несколько ближайших претендентов на пост министра экономики, у этих гиен глаза были голоднее всего.

  Вот уж с четверть часа Тиберий описывал разного рода проблемы, так или иначе сопряженные с его деятельностью. Рассказывал о государственных делах, прибегая по ходу к таким нелицеприятным подробностям, о которых в обществе его величества было принято умалчивать. Старый слон заведомо шел на риск быть непонятым и обвиненным в инакомыслии, понимая это, поначалу был осторожен, опасаясь вызвать бурную реакцию короля. Когда же не встретил ожидаемого сопротивления, Тиберий понемногу сменил курс своего повествования, перейдя от частных случаев к объединяющим их случаям общим, не теряя, впрочем, головы при том. Он, что называется, старательно подбирал выражения, поднимая такие темы, которые даже вне общества государя почти никто из придворных не смел поднимать.