Тучи сгущаются (СИ)

-- Да почему же?! -- очки на переносице Долгого Пути как будто подпрыгнули, -- наоборот, цель медицины как раз и состоит в том, чтобы сделать всех красивыми, здоровыми и умными. Иногда это удаётся. Кстати, мы могли бы поделиться и своими медицинскими знаниями.

-- Об этом я подумаю, -- сказал Дэниэл, -- впрочем, тут нужен лекарь.

Дэниэл понял, что всё-таки промахнулся с откровенностью, к тому же самого главного он так и не выяснил.

-- Ладно, замнём этот эпизод. Думаю, что мы уже достаточно наговорили для отчёта, а теперь можете сказать откровенно -- что вам нужно для торговли именно для се6я? Чего не хватает лично вам и вашей семье? Может, вам нужно европейское платье, духи, изящные вещицы, способные украсить ваши каминные полки и серванты, часы? В чём нуждаетесь лично вы?

-- Благодарю вас, но лично я и моя семья не нуждается ни в чём. Наше государство обеспечивает все наши нужды. Мой долг -- служить отечеству. Если это всё, что вы хотели от меня узнать, то я, пожалуй, пойду. Тем более что ветер и дождь вроде стихли.

Они простились довольно холодно. Дэниэл про себя пожимал плечами -- вроде купец, а так наивен. Хотя не наивен, плавал за границу, многое небось там видел. Но вот странна для купца подобная гуманность -- неужели он за свою жизнь ни через кого так и не перешагнул? Как же добился своего высокого места? Или у них тут система кастовая, сильно стараться не надо?

На самом деле всё было гораздо проще, чем представлял себе Дэниэл. Долгий Путь просто дожил до преклонного возраста, когда проблемы со здоровьем уже не позволяли ему водить корабли, но и уходить на покой энергичный старик не хотел. Вот и назначили его на посильную для него бумажную работу, которую моряки считали скучной, и потому расталкивать локтями соперников у него не было нужды. Да и соперников особых не было, при его профессии мало кто доживал до старости.

Но Дэниэл думал о другом. Он вспоминал, как на невольничьем корабле сортировал рабов -- кто ещё мог выжить и дотянуть до конца, а от кого надо избавиться. Даже через годы перед ним вставали глаза тех, кто ещё был жив, но уже обречён, и потому их лучше было сбросить в океан, чтобы не мучились и дали шанс выжить другим, более здоровым и ценным. "Ценным" в самом что ни нас есть буквальном смысле, то есть таким, кого можно будет потом продать за хорошую цену. С каждого корабля выживало меньше половины рабов, и зная заранее о таком исходе, запасы заготавливали далеко не на всех. Даже в его стране такое занятие считалось всё-таки чем-то предосудительной, во всяком случае, не самой уважаемой профессией. Пусть негры, в глазах "просвещённых европейцев" были и не совсем людьми, а чем-то средним между человеком и животным, но всё-таки жестокость, пусть даже жестокость к животным, далеко не все будут одобрять...

Вернулись Бертран и Розенхилл.

-- Ну как зрелище? -- спросил Дэниэл.

Бертран сказал как-то грустно:

-- Я думал, и в самом деле увидеть жертвоприношение, а это всего-навсего театр.

-- Ты как будто разочарован этим, племянник.

-- Наверное, да. Мне так хотелось разоблачить кровавых язычников!

-- А они не дали к тому поводу, наглядно продемонстрировав, что покончили с этим в давние времена, -- ответил Дэниэл насмешливо.

-- И теперь по этому поводу восхваляют тиранов, а не нас! -- добавил Бертран с досадой.

Розенхилл заметил:

-- А вот я нисколько не разочарован, что попал в театр. Как бывший актёр замечу, что поставлено всё очень недурно, даже для захудалой европейской страны типа Польши сошло бы, а тут всё-таки дикари живут.

Дэниэл только ухмыльнулся в ответ. Розенхилл нечасто вспоминал своё актёрское прошлое, и Дэниэл догадывался о причинах. О Розенхилле ходили сплетни, будто он, пользуясь своей молодостью и красотой, делил ложе со многими, причём не только с женщинами, но и с мужчинами. Для игравшего девушек юноши это было вполне обычным делом. Королевский указ запрещал играть на сцене девушкам и женщинам, видя в этом разврат, однако к мужскому разврату если не закон, то общество было куда более лояльно. Говорили также, что "дядюшка", завещавший Розенхиллу своё состояние, был вовсе не дядюшкой Розенхилла, а его престарелым любовником. Но сам Дэниэл тоже не отличался разборчивостью в выборе средств, которыми можно достичь богатства. Разврат, что бы там ни говорили господа моралисты, ничем не хуже, чем грабёж, мошенничество и убийство. А такими вещами Дэниэл точно не побрезговал бы при случае, он даже гордился в глубине душе тем, что в отличие от Бертрана не был чистоплюем.

Розенхилл добавил:

-- Однако из-за этого театра мы едва не вляпались в крупные неприятности. До сих пор не могу поверить, что мы счастливо выпутались.

Дэниэл только хмыкнул вопросительно.