Туман

– Все мыслящее существует, все существующее мыслит. Да, верно. Я существую, следовательно, мыслю.

Есть ему не хотелось вовсе, и он попросил пару яиц всмятку, да и то лишь по привычке, поддавшись уговорам. Однако во время трапезы у него разыгрался зверский аппетит. Он велел подать ему еще одну пару яиц, а в придачу – бифштекс.

– Давно бы так, – сказала Лидувина. – Ешьте вдоволь, вы, наверное, ослабели просто. Кто не ест, тот умирает.

– Кто ест – тоже умирает, Лидувина, – мрачно ответил Аугусто.

– Зато хоть не голодным!

– Какая разница, от чего погибнуть?

Потом ему пришла в голову мысль: «А ведь я не могу умереть, потому что смертен тот, кто живет, существует. А меня нет, значит, я и умереть не могу. Я бессмертный! Истинным бессмертием обладают те, кто не рождался и не существовал, вот как я. Вымышленное создание – эта идея, a идеи не умирают никогда».

– Я бессмертен! Я бессмертен! – вскричал Аугусто.

– Что вы сказали? – встревожилась Лидувина.

– Велел принести мне чего-нибудь… Ветчины, холодных закусок, фуа-гра… что найдется. Да поскорее. У меня волчий аппетит!

– Так-то лучше, хозяин. Кушайте, кушайте, ведь хороший аппетит у здоровых, а кто здоров, тот и жив!

– Только вот я, Лидувина, вовсе не живу!

– Что вы такое говорите?

– Ну разумеется, не живу. Мы, бессмертные, не живем. И я не живу, но переживу всех. Я – идея, я идея!

Он набросился на паштет и ветчину. «С другой стороны, если я ем, – рассуждал он, – значит, живу? Ем, следовательно, существую! Несомненно. Edo ergo sum[11]. Откуда у меня такой зверский голод?» И тут ему вспомнилось вычитанное где-то: приговоренные к смертной казни накануне очень много едят. «Вот это мне всегда было непонятно. Я могу понять другое, то, что поведал Ренан в «Аббатисе Жуарре». У пары, приговоренной к смерти, прорезается инстинкт продолжения рода. Но еда?.. Может, организм так защищается? Душа, узнав о близкой смерти, тоскует или ликует, а тело, если оно здорово, ощущает волчий аппетит, предчувствуя гибель. Да, этакая самозащита. Я ем ненасытно, чтобы вскоре умереть!»

– Лидувина, подай мне сыр, лапшу и фрукты.

– А не перебор? Вам плохо станет, хозяин.

– Ты же сама говорила: кто ест, жив!

– Конечно, но не так же есть, как вы сейчас. Знаете пословицу: «Больше людей погибло от ужина, чем вылечил Авиценна»?

– Меня ужин не убьет.

– Почему?

– Потому что я не существую, меня нет. Я уже говорил.

Лидувина пошла к мужу и сказала:

– Доминго, по-моему, наш хозяин тронулся умом. Он говорит странное, точно из книжек. Будто его не существует… бред какой-то, Господи помилуй.

– Что с вами, хозяин? – спросил Доминго, входя в столовую. – Что случилось?

– Ох, Доминго! – отозвался Аугусто потусторонним голосом. – Не могу себя заставить лечь в постель, мне страшно!

– Так и не ложитесь.

– Нет, надо: меня ноги не держат.

– Может, вам после ужина пройтись, подышать? Вы переели.

Аугусто сделал попытку встать.

– Видишь, Доминго? Ноги не держат!

– Еще бы, так наесться!

– Наоборот – это придает устойчивость. Понимаешь, меня нет. Вот только что, во время ужина, мне казалось, будто еда, которую я проглатываю, валится в пустоту. Кто ест, тот жив, права Лидувина. Но для кого еда – акт отчаяния, как для меня, тот не существует…

– Будет вам, бросьте! Глотните кофейку, пропустите рюмочку и прогуляйтесь, чтобы ужин утрясти. Могу пойти с вами.

– Нет, меня ноги не несут. Видишь?

– Вижу.

– Давай я обопрусь на тебя. Хочу, чтобы ты сегодня ночевал у меня в спальне. Постелем тебе на полу, посторожишь.

– Лучше я рядом, в кресле посижу посторожу, хозяин.

– Нет-нет, ты ляг и поспи. Я хочу чувствовать, что ты спишь, слышать твой храп.

– Как пожелаете.

– Еще одно: дай мне листок бумаги. Я напишу телеграмму, а ты отправишь ее по указанному адресу после моей смерти.

– Что вы такое говорите, хозяин!

– Делай что велено.

Доминго послушно принес бумагу и чернила. Аугусто написал:

Саламанка. Унамуно.

Случилось по-вашему. Я умер.

Аугусто Перес

– Как только я умру, отправишь телеграмму. Ясно?

– Как скажете, – ответил слуга, решив больше не спорить.

Вместе они отправились в спальню. Бедного Аугусто так трясло, что он не мог раздеться, путаясь в одежде.

– Помоги! – велел он Доминго.

– Да что с вами творится, хозяин? Точно черта увидали. Побелели, похолодели… Позвать врача?

– Не надо, это бесполезно.

– Мы вам постель подогреем.

– Зачем? Это лишнее. Но раздень меня полностью, догола. Хочу остаться таким, каким меня мать родила… если я вообще рождался!

– Не говорите так, хозяин!

– Теперь помоги мне, помоги лечь, я уже не могу сам.

Перепугавшись, бедняга Доминго уложил хозяина.

– А теперь, Доминго, читай мне вполголоса, да помедленней, «Отче наш», «Пресвятую Богородицу» и «Спаси, Господи». Помедленней, помедленней…

Прочитав мысленно все молитвы, Аугусто сказал:

– Слушай, возьми мою правую руку, я ее не чувствую, словно она чужая. Помоги мне перекреститься. Вот так, хорошо. Наверное, эта рука уже отмерла. Глянь, а пульс есть еще? Теперь оставь меня, оставь, я попробую поспать немного. Только укрой, укрой меня как следует…