Тупик

Служащие, бледные как полотно, жмутся друг к другу и молчат. Старушки ничего сначала не понимают, кассир что-то шипит им, и они растерянно поднимают руки к своим шляпам.

Гудрун, словно всю жизнь занималась барьерным бегом, перемахивает через стойку и, раскрыв сумку, вываливает туда деньги из раскрытых сейфов. Запертые мы не трогаем — некогда. Главное — действовать быстрее, чтобы не успела прибыть полиция, если кто-то из служащих успел нажать сигнальную кнопку. На всякий случай кричу:

— Если появится полиция, будем бросать гранаты!

Но, видимо, среди служащих героев нет, во всяком случае, полиция не возникает.

Наполнив сумку, Гудрун снова перепрыгивает через барьер (эх, на Олимпиаде ей бы цены не было).

— Ложись! — кричу и бросаю в центр зала дымовую шашку. Она шипит, валит дым, все кидаются на пол, стараясь укрыться за барьером.

Мы выскакиваем на улицу, забегаем в подъезд соседнего здания, затем в проходной двор, перелезаем через невысокую ограду, сбрасываем маски и парик. Оружие прячем в сумку Рики. Бегом пересекаем пустырь, углубляемся под арку старинного дома и уже медленно, спокойным шагом выходим на параллельную улицу. Здесь нас ждет старенький грузовичок, который я перегнал сюда накануне, «одолжив» его на выставке подержанных машин (сегодня она закрыта).

Женщины забираются в кузов, я сажусь за руль и медленно вливаюсь в поток движения.

Еще нет половины одиннадцатого утра, а мы уже «дома». Вся акция длилась три минуты, доход 55.152 марки. Неплохо. Теперь можем отдыхать.

Слово «дом» я взял в кавычки, потому что дома в обычном понятии у меня теперь нет. (И с тех пор до нынешнего, где я сейчас все это вспоминаю, и не будет.) И уж нынешний тоже придется взять в кавычки. Но об этом позже. Что ж представлял тогда наш «дом», а вернее «дома», потому что менялись страны и города, но интерьеры наших обиталищ были неизменными? Две-три запущенные комнаты, складные кровати — никогда не известно, сколько человек будет пользоваться квартирой, — во всех углах оружие: пистолеты, автоматы, гранаты, взрывчатка. Кухня полна продуктов — консервов, сухарей, полуфабрикатов (некоторые уже испортились). Банки пива, бутылки минеральной воды, «пепси», «кока-колы» громоздятся горами, а пустые валяются по всей квартире. Но обязательно есть телевизор, радиоприемник, телефон.

Квартиры эти обычно расположены в тихих глухих районах, где-нибудь на верхних этажах. Оттуда можно перелезть на соседние крыши, спуститься по пожарной лестнице. В подъездах есть и второй выход.

Еще в наших убежищах хранятся фальшивые номера на машины и разные поддельные документы. То, что в этих квартирах живет иногда по шесть-семь человек, мужчин и женщин, дополнительных удобств не создает.

Потому что мы не одни. Такие, как наша, команды, оказывается, кочуют по свету во множестве. Иной раз наши пути пересекаются — поживем два-три дня вместе в такой квартире и разъезжаемся. На смену одним приходят другие. Почти не разговариваем, ничего друг о друге не знаем, ни имен, ни национальности…

Впрочем, на акции порой идем вместе.

Кто все это решает и кто в общем-то руководит, не всегда и поймешь.

Я сказал, что мы больше молчим. Но иногда все же разговариваем. На разных языках. В буквальном и переносном смысле слова. В буквальном, потому что в этих квартирах можно встретить и немцев, и французов, и португальцев, и итальянцев, и испанцев, и моих соотечественников, конечно, тоже. В переносном, потому что, как я начинаю теперь понимать, в нашем великом движении «Армия справедливости» не армия, в лучшем случае дивизия, а то и полк. И полков таких много. Конечно, у всех у нас единая цель — уничтожить этих ненавистных сытых, этих самодовольных президентов промышленных и финансовых корпораций, этих болтливых политиканов, этих садистов — судей, прокуроров, полицейских….

Но мы расходимся в том, как это сделать. И еще больше в том, что строить на месте этого разрушенного общества. Как выражается Рика, «во имя чего делать революцию».

Я, например, считаю, что в борьбе за высшую цель все средства хороши. Тут один тип, уж не знаю, откуда он, высказался: «А большевики, — говорит, — осуждали индивидуальный террор, даже когда речь шла о самых близких». Действительно. Что на это возразить? Но моя Гудрун в таких случаях не теряется — посмотрела на него, прямо прожгла своими глазами-автогенами и говорит:

— Ты сын этого общества… И это чувствуется по запаху твоих слов!

А? Ничего? Вот так-то!

Ну а если говорить откровенно, она меня запутала. Иногда мы всю ночь ворочаемся в постели, не можем заснуть: думаете, занимаемся любовью? Как же! Моя нежная возлюбленная излагает мне свои политические взгляды. А чтоб в них разобраться, надо иметь три головы, а не одну.

Когда мы были в Италии, я вдруг узнал, что она ходит в церковь, в сумке, которую она однажды оставила (и куда я так, для информации, порой заглядываю), обнаруживаю, что бы вы думали — евангелие!

Подвел к этому разговор, и она мне по своей обычной манере преподносит целую лекцию.