Туркестан

Интересное отыскалось в следующей записке. И обнаружил это капитан Скобеев. Неизвестный адресант извещал Юлчи-кусу, что передал ишану полученные от него семь халатов.

– Семь! – многозначительно повторил Иван Осипович.

– Ну и что? – не поняли сыщики.

– Объясню. Из всех суфийских орденов в Ташкенте более других представлены два: Кадири и Накшбандия. Я уже говорил об этом.

– Помним. Но при чем здесь семь халатов?

– При том, что у каждого ордена есть свое магическое число. То, которое выбрал основатель ордена. У Кадири, к примеру, такое число – одиннадцать. А у Накшбандия семь. И когда ученики что-то дарят ишану, то это кратно семи.

– Ага! – сообразил Лыков. – Духовный учитель плешивого Юлчи – от Накшбандии. Это позволит нам исключить из списка подозреваемых ишанов других орденов.

– Точно так.

– Замечательно, Иван Осипович! Вот и ваше знание края пригодилось. Круг поиска сразу сузился.

В третьем письме не оказалось ничего интересного, а вот четвертое открыло важный факт. Все тот же адресант сообщал джизакскому резиденту, что ему отправлено секретное послание. Которое с большими предосторожностями надо доставить на перевал Сухсурават, причем не позднее середины лета.

– Сухсурават? – переспросили Алексей с Яаном. – Где это? И в чем тут подвох?

Иван Осипович второй раз подряд почувствовал себя на коне.

– Другое название этого места – перевал Ионова!

– Ну и что?

– А то! Это единственный прямой путь из русских владений в Индию! Высота перевала – 23 000 футов![46]

Его можно перейти лишь два месяца в году: в июне и июле. Однажды отряд Ионова, начальника наших войск на Памире, пришел туда в августе. Все они чуть не погибли… Зато, если уж перебрался на ту сторону, открывается очень удобный спуск в долины, к верховьям реки Инд. Англичане дрожат от мысли, что мы когда-нибудь воспользуемся этим перевалом!

– Так-так… – задумался Лыков. – Вот уже и англичане появились… А все началось с убийства никчемного мужика Филистера Тупасова. До чего еще доведет нас это дознание?

Но думать уже не получалось, хотелось спать. Друзья простились с капитаном Скобеевым и на его пролетке отправились в номера.

Утром следующего дня те же трое русских сидели и смотрели на Еганберды. А тот злобно щурился… Беседа не задалась сразу. Головорез молчал. Он не реагировал на угрозы и даже не глядел на кяфиров. Побившись десять минут, Иван Осипович сказал:

– Ну, черт с тобой! Пусть другие попробуют. Там иначе запоешь!

И приказал отвезти злодея в дисциплинарную роту. Но едва караул вывел его на улицу, как Еганберды сбежал. Свалил одного солдата, пнул второго и полетел в паутину кварталов. Сыщики выскочили на шум и увидели только удаляющуюся папаху головореза. Скобеев схватился за револьвер. Но тут же опустил его: вокруг толкались люди и стрелять в беглеца было опасно. Лыков не растерялся. Он подскочил к окну, ухватился за решетку и забрался на подоконник. Оказавшись выше прохожих, сыщик сразу, не раздумывая, выстрелил. Люди бросились врассыпную. Когда улица опустела, на ней лежал барантач, а из его головы хлестала кровь…

– Как вы смели стрелять! – крикнул снизу полицмейстер. – Я отстраняю вас от дела! Ведь могли же убить посторонних людей, черт бы вас драл!

Алексей спрыгнул, глянул недобро на капитана и ответил:

– Это вас надо отстранить! Если бы вы обеспечили кинжальщика надежным караулом, как я советовал, мне не пришлось бы лазать по окнам. Это первое. И пора бы уже понять: когда я стреляю, то попадаю. Туда, куда хочу попасть! Это второе.

Он был зол на очевидное легкомыслие туземной полиции. И полицмейстер хорош! Ведь чуть не упустили такого сверхопасного человека!

– Будет вам, – примирительно сказал Титус и пошел к разбойнику. Капитан и Лыков, сердито косясь друг на друга, двинулись следом.

Голова Еганберды оказалась прострелена навылет. Когда Титус перевернул туземца, тот успел обвести русских звериным взглядом. И умер. Алексей смачно харкнул и пошел обратно в управление.

Они расселись в кабинете и некоторое время молчали. Потом Скобеев спросил натужным голосом:

– Поехали в тюремный замок?

Лыков сидел, сжав кулаки, и глядел в стену. Злость никак не проходила… Титус тронул приятеля за рукав:

– Перестань. Дел полно!

– Да, – словно очнулся тот. – Поехали!

Пока добирались, атмосфера в компании наладилась. Никто ни перед кем не извинился, просто по умолчанию эпизод предали забвению.

Тюремный замок действительно оказался переполнен. Рассчитанный на двести человек, он вмещал пятьсот. Одиночных камер в нем, кроме карцера, не было вообще. Все сидели вперемешку: и подследственные, и каторжники в ожидании этапа, и неисправные должники, и краткосрочные арестанты. На глазах у караула сидельцы спокойно играли в секу[47] и курили нашу. Когда трое дознавателей приехали, их тут же огорошили. Барантача, что застрелил крестьянина Тупасова, нашли зарезанным. Прямо в камере, и никто не указал убийцу. Подозрение пало на Сафара-галмо[48], да тот вчера сбежал…

– А Юлчи? – спросил Скобеев.

– Этот в лазарете.

– С ним-то что?