Турнир (СИ)

Она еще не знала, какую именно гадость раскопали подручные принцессы, - как не знала она и того, зачем им всем это понадобилось, - но сейчас Габи была готова к любым неожиданностям. Источник получил ее тело, она от него – знание. И, если быть предельно честной, ее ночь любви оказалась одной из самых дорогих в истории человечества. Что-то в стиле незабвенной царицы Клеопатры, никак не меньше.

- Да, что вы говорите, душенька! – холодно улыбнулась Габи. – Надо же как удачно! Я люблю сюрпризы!

- Думаю, Габриэлла, вам понравится, - серьезно посмотрела на нее принцесса и, обернувшись к другой фрейлине, легонько кивнула, приглашая начинать.

- Не сомневаюсь. – Габи была невозмутима, ее и раньше-то было непросто пронять, теперь же, благодаря господину Небогу, ее уверенность в себе была и вовсе непробиваема.

Она прошла в глубину гостиной и без приглашения – так уж здесь было заведено, - опустилась в кресло, закинув при этом ногу на ногу так, что отделанный золотой каймой подол задрался почти до линии трусов. Даже не подумав о том, чтобы оправить платье, Габи взяла фужер-флейту с шампанским, - очень сухое «белое из белого»[2] - пригубила, обмакнув губы в вино, и со слабо выраженным интересом посмотрела на дверь, откуда должен был появиться сюрприз. На все еще закрытую дверь в глубине гостиной пялились все, заинтересовалась и Габи, не могла не заинтересоваться.

- Может быть, подскажете, дамы, - спросила она лениво, сделав еще один крошечный глоток шампанского, - о чем идет речь? Сюрприз сюрпризу рознь, разве нет?

Она намеренно продолжала говорить на своем простонародном франке, потому что она им всем – и принцессе, и ее подружкам, и принцессиной кузине Клер, - тоже приготовила сюрприз.

- Имейте терпение, Габриэлла, - стрельнула в нее глазами Эва Сабиния. – Что за интерес рассказывать о сюрпризе заранее?

Терпение – добродетель, которой Габи щедро наделили великие боги. Ждать, догонять и терпеть – это она умела.

- Как прикажете, ваше высочество! – чуть улыбнулась Габи, еще раз пощекотав язык и небо пригоршней пузырьков сухого, как пески пустыни, шампанского.

Эву Сабинию она величала «высочеством» только в шутку. Ей было официально рекомендовано называть принцессу принцессой, но дело шло к тому, чтобы получить право «именования». Если сегодняшняя провокация провалится, - а Габи надеялась, что так все и случится, - ей разрешат обращаться к дочери императора по имени. Надо было только пережить сюрприз, который запросто мог оказаться западней или волчьим капканом, и у принцессы не останется иного выбора, как приблизить к себе Габи еще больше. Так близко, как только получится.

«Аминь!»

Между тем Габи снова пригубила шампанское. Правду сказать, оно ей совершенно не нравилось. Разобравшись в вопросе, она выяснила, что предпочитает более сладкие вина, - как минимум, полусухое, как максимум, сладкое или полусладкое, - но, увы, аристократы выбирают «брют» или «экстабрют»[3], потому что «это правильно». Приходилось делать вид, что ей это тоже нравится.

«Глоточек за маму, глоточек за папу…» - Непринужденность поведения в сложной ситуации – род искусства, и Габи овладевала им со всей страстью, на какую была способна ее, и в самом деле, несколько холодноватая натура.

«Глоточек за маму…»

Габи не знала своих родителей, но теперь это было не актуально: ее отцом являлся Густав Перигор-Мишельер, а матерью – дворянка из обедневшей семьи Анаис Бри. Оба покойные, и это все о них.

- А вот и наш сюрприз! – пропела старшая дочь графа д’Алансон, яркая и не глупая брюнетка, умудрившаяся, не смотря на свой весьма юный возраст, сделаться неутешной вдовой.

«Ну, ну… - Сначала Габи взглянула на свой фужер, но он оказался пуст, и только после этого, отставив его в сторону, перевела взгляд на дверь. - Ну, чего-то в этом роде я и ожидала, разве нет?»

Слуга ввел в гостиную отца и сына Новаков, Бернара и Горца. Оба явно и по совершенно очевидной причине чувствовали себя не в своей тарелке, робели, потели и сутулились, стараясь занимать как можно меньше места. А ведь совсем недавно эти люди были хозяевами ее жизни, тела и будущего. Люди, внушавшие ей страх и заставлявшие ее быть покорной.

- Вы знаете эту женщину? – Картинно указав рукой на Габи, спросила баронесса де Сегюр, еще одна брюнетка в преимущественно светловолосой компании Эвы Сабинии.

- Да, милостивая госпожа! – затараторил ошалевший от страха глава семьи. – Это девчонка, которую я взял в дом из милости и дал ей свое имя. Она поступила на службу к тану клана Мишильер.

- А ты? – повернулась баронесса к не менее дезориентированному, чем его отец, Горцу. – Что скажешь ты?

- То и скажу! – ответил туповатый увалень.

- Скажи уже наконец! – предложила одна из фрейлин, на этот раз золотистая блондинка с голубыми глазами.

- Скажу…

- Скажешь, что? – уточнила Олимпия д’Алансон.

- Это она, - промычал Горц.

- Кто? – нахмурилась принцесса.

- Дурочка наша…

- Дурочка?

- Ну, дак, глупая она, - объяснился Горц. – Молчит и все время в землю смотрит.