Тусклый свет электрических фонарей

— Это дурной выход. Всё-таки наши души гораздо ближе к человеческим. Находясь в теле животного, мы не можем реализовать большую часть своих возможностей. Я даже не говорю о трансформации тел. Более простые вещи: говорить, думать по-человечески… А ведь желания остаются людскими.

— Ну хорошо. А в телефонной сети? Там, на мой взгляд, возможности не сужаются, а расширяются.

— Дядюшка Хо — это вообще особый случай. Других таких, как он, быть не может.

— Почему?

— Если в сеть поселить еще кого-нибудь, то голос всё равно останется один. Просто нельзя будет отделить одного от другого, потому что каждый не имеет собственных отличительных признаков. Это всё равно что поселить две души в одно тело. Очень скоро даже сам субъект не сможет понять, где чья душа.

— Есть другие сети!

— Не так много, и со временем их становится всё меньше. Еще есть радиоэфир, и кто-то пробовал поселиться там. До сих пор мы не знаем, успешно или нет.

— Тем не менее, — упрямо продолжал я, — лучше жить неполноценной жизнью, чем убивать людей.

— Всё равно приходится убивать. Не людей, так животных.

— Животные — это совсем другое!

— И чем же они хуже?

— Они не умеют думать.

— Какое отношение это имеет к праву жить? Животные умеют чувствовать и страдать. Страх они испытывают не в меньшей степени, чем человек. Даже в большей. Умирать им страшнее.

Вот в этом разница между нами. Вы едите зверей и, чтобы оправдать это, придумываете теории, объясняющие, почему вы лучше их. Мы вынуждены отнимать людские тела, но ощущение вины вечно живет с нами. Вся наша культура пронизана чувством вины. Ты был неправ, мы не прикрываемся искусством. Просто каждый из нас старается сделать как можно больше в этом мире, по возможности гораздо больше, чем сделал бы погибший человек, потому что считает себя не вправе в противном случае владеть захваченным телом. Мы должны жить интенсивно, потому что знаем цену этой жизни. Мы научились менять тела и продлевать жизнь до невообразимых пределов, потому что мы знаем, насколько бесценно тело каждого из нас. Мы пытаемся одушевить неодушевленное. Войны или убийства из-за денег для нас немыслимы. Поэтому мы придумали другие нормы общения, не построенные на доминировании и иерархии. Всё это безумно сложно, поскольку исходный материал у нас тот же, что и у вас. Но, как я уже говорил, у нас нет выбора. Мы делаем всё, что можем.

Туссэн замолчал. Под его постаревшим взглядом я почувствовал смену ролей: теперь я был похож на студента, не знающего ответа на заданный вопрос. Наконец я отзеркалил последнюю фразу собеседника, не умея ответить по сути:

— Значит, не так много вы можете.

Некоторое время я не поднимал глаз. А когда поднял, взгляд мой наткнулся на привычно любопытную и ехидную улыбку.

— Пойдем, — сказал он мне. — Я дам тебе возможность изменить мир.

Мы шли недолго. Свернули несколько раз из одного переулка в другой, тяжелым ядром прокатились по темному туннелю, ведущему в старый двор, и остановились. Среди полуржавых детских лестниц и покосившихся нелепых грибков, накрывающих песочницы, мальчишки играли в войну, выпуская друг в друга невидимые и неощутимые снаряды из оружия, гораздо более похожего на настоящее, чем во времена моего детства. На скамейке, сжавшись от холода, сидел молодой человек с сердитым лицом и нервно курил. Туссэн ткнул в него пальцем и посмотрел на меня:

— Этот. Это тело следующее. Ты, так уверенный в том, как всё делать правильно, можешь его спасти. Выбор за тобой. Если захочешь, мы не станем убивать его, и тогда погибнет один из нас. Как решишь, так и будет.

Бог, играющий в кости

— Проходи.

— Ты знаешь, Остин, спешу очень.

— Даже чаю не попьешь?

— Ага.

— Надо же…

— Держи.

— Что это?

— Вот смотри, письмо вскроешь в понедельник, не раньше. И вот тетрадка. Там какие-то мысли… Это то, что я хотел сделать и, видимо, не успею. Тексты, стихи, ну и всякое разное. Я буду рад, если ты что-нибудь из этого доделаешь.

— Слушай, у тебя всё в порядке?

— Более или менее. Ты бери-бери, я что, зря всю ночь писал?

— По ночам спать надо.

— Знаешь, Остин, я уже две ночи не спал и сегодня, видно, не буду. Не успеваю…

— Чего не успеваешь-то?

— Ничего не успеваю. Да, еще. В субботу я всех друзей собираю, приходи обязательно, — я взялся за дверную ручку. Уходить не хотелось. Но дел действительно осталось немало. Я повернул лицо к несколько ошеломленному визитом хозяину:

— Слушай, давно хотел тебя спросить. Если рая нет, то и Бога нет также?

— Это вообще нелепый вопрос. Кого ты имеешь в виду, говоря «Бог»? — пожал плечами Остин.

— Как кого? Это все знают.

— Все думают, что знают, но никто не задумывался всерьез над этим вопросом. Ну хорошо. Под Богом ты понимаешь творца Мира, или абсолютное добро, или причину всего, или абсолютный разум, или сущность, которая всё знает…

— Всё вместе, по возможности, — остановил я бесконечный перечень.

— Всё вместе не получится. Всеблагость вместе со всеведением и всемогуществом предполагают совсем иной мир, чем тот, в котором мы живем.

— Тогда творец Мира и всё, что этому не противоречит.