Тузы за границей

Злой рок Эвиты вернулся в Буэнос-Айрес. Когда мюзикл начали играть на Бродвее, я всегда гадал – что должен чувствовать Джек Браун, слушая, как Люпон[43] поет о «Четырех тузах»? Теперь этот вопрос приобрел еще большую остроту. Все то время, что мы здесь, Браун воспринимает оказываемый ему прием очень спокойно, почти стоически, но что творится у него внутри?

Перон давно мертв, Эвита – еще давнее, даже от Изабель, третьей сеньоры Перон, остались одни воспоминания, но перонисты до сих пор играют важную роль в политической жизни Аргентины. Они ничего не позабыли. Брауна повсюду подкарауливают плакаты с предложением убираться домой. Он – олицетворение гринго (интересно, в Аргентине в ходу это слово?), ненавистного, но облеченного грозной силой американца, который явился в Аргентину без приглашения и ниспроверг суверенное правительство по той лишь причине, что ему не понравилась его политика. Соединенные Штаты поступают подобным образом столько, сколько существует Латинская Америка, и я не сомневаюсь, что такое же негодование зреет и во многих других местах. Однако Соединенные Штаты и даже наводящие ужас «секретные тузы» ЦРУ – абстрактные понятия, безликие и не имеющие никакого зримого воплощения, тогда как Золотой Мальчик – вот он, собственной персоной, вполне зримый и осязаемый, и к тому же тут, рядом.

Кто-то из персонала гостиницы проболтался о том, в каких номерах нас разместили, и едва стоило Джеку в первый же день показаться на балконе, как его закидали навозом и гнилыми фруктами. После этого он не выходил за порог своего номера кроме как на официальные мероприятия, но даже там его подстерегали неприятности. Вчера вечером, когда мы были на приеме в Каса Росада – президентском дворце, – жена одного профсоюзного лидера, молоденькая красавица со смуглым личиком, обрамленным блестящими черными локонами, с милой улыбкой подошла к нему и плюнула ему в лицо.

Поднялся переполох; насколько я понял, сенаторы Хартманн и Лайонс подали что-то вроде протеста. Однако Браун вел себя поразительно сдержанно, почти галантно. После приема Проныра прямо-таки взял его за горло: он собирался телеграфом отправить в свой журнал заметку об этом происшествии и непременно желал получить комментарий пострадавшего. В конце концов Браун удовлетворил его любопытство.

– Я совершил немало поступков, которыми не стоит гордиться, – сказал он, – но свержение Перона к ним не относится.

– Да-да, конечно, – услышал я слова Проныры. – Но что вы почувствовали, когда она в вас плюнула?

На лице у Джека отразилась досада.

– Я не бью женщин, – только и ответил он. Потом отошел и уселся в уголке.

Репортер обернулся ко мне.

– «Я не бью женщин», – передразнил он, подражая голосу Золотого Мальчика. – Ну и размазня!

Мир всегда готов увидеть трусость во всем, что бы Джек Браун ни сказал и ни сделал, но я подозреваю, что все обстоит куда сложнее. Учитывая юношеский облик Золотого Мальчика, порой нелегко сообразить, сколько ему лет на самом деле – а ведь пора формирования Джека как личности пришлась на Великую депрессию и Вторую мировую войну, и вырос он, слушая «Блу Нетворк»[44], а не пялясь на звезд MTV. Ничего удивительного, что кое-какие его убеждения кажутся вызывающе старомодными.

Во многих отношениях Туз-Иуда производит впечатление почти слабоумного, не слишком уверенно ориентирующегося в мире, который стал слишком сложным для него. Мне кажется, что прием, оказанный ему аргентинцами, обескураживает Джека куда больше, чем он хочет показать. Золотой Мальчик – последнее напоминание об утраченной мечте, которая на краткий миг расцвела на пожарище Второй мировой и погибла в Корее, на заседаниях Комитета по расследованию антиамериканской деятельности и во время холодной войны. Они считали, что впятером могут изменить весь мир – Арчибальд Холмс и его «Четыре туза». Они не испытывали сомнений – как и их страна. Силу, которую даровал им вирус дикой карты, следовало использовать, а они были неколебимо уверены в своей способности определить, кто плохой, а кто хороший. Демократические идеалы и кристальная чистота намерений – таковы оправдания, в которых они нуждались. Для горстки самых первых тузов то был, наверное, золотой век, и вполне естественно, что он породил Золотого Мальчика.

Но всякий золотой век неизбежно сменяется веком упадка, как это известно любому историку, и понемногу это знание становится доступным каждому из нас.

Браун и его коллеги могли делать то, чего до них не мог никто, – они летали, поднимали танки и поглощали человеческие сознания и воспоминания, поэтому и поверили в иллюзию, будто им под силу произвести настоящие изменения в мировом масштабе, а когда эта иллюзия развеялась, им пришлось падать с очень большой высоты. С тех пор ни один другой туз не осмелился вознестись в своих мечтах столь высоко.