Тварь у порога

После того, как Берри сообщил мне все это, я почувствовал сильную дремоту: видимо, сказалась усталость от долгой дороги, да и рассказ моего хозяина затянулся далеко за полночь. Слуга проводил меня в отведенную мне комнату, располагавшуюся в отдаленной башне, которая возвышалась над деревней и равниной на краю топи; так что в лунном свете я мог из своих окон видеть мирные кровли, оставленные местными жителями и давшие теперь приют работникам с Севера, а также приютскую церковь со старинным шпилем, да еще вдали — маленький островок на глади молчаливой топи, на котором призрачной белизной светились древние развалины. Стоило мне погрузиться в сон, как мне почудилось, что издалека доносятся слабые звуки; они были неистовыми и в то же время почти музыкальными и породили странное возбуждение, окрасившее мои сны. Наутро я решил, что все это мне приснилось, поскольку видения, возникавшие перед моими глазами, были куда причудливее звуков неистовых ночных флейт. Под влиянием легенд, о которых поведал мне Берри, разум мой во сне блуждал по городу, лежавшему в зеленой долине, где были мраморные улицы и памятники, особняки и храмы с искусной резьбой и надписями, а все жители торжественно изъяснялись по-гречески. Я рассказал этот сон Берри, и мы оба посмеялись, хотя мой смех был явно громче, поскольку он был озадачен странным поведением работников с Севера. Вот уже шесть раз подряд они проспали, поднимаясь с большим трудом и крайней медлительностью, как будто совершенно не отдохнули, хотя накануне, спать ложились довольно рано.

Утром и в течение дня я бродил в одиночестве по залитой солнцем деревне, время от времени беседуя с невыспавшимися рабочими, так как Берри был занят последними приготовлениями к началу дренажных работ. Рабочие выглядели не особенно счастливыми, поскольку, как выяснилось, многие из них были обеспокоены неприятными сновидениями, которые безуспешно пытались припомнить. Я рассказал им свой сон, но их заинтересовали только те странные звуки, которые мне почудились. Тут все они как-то странно посмотрели на меня и сообщили, что испытали нечто очень похожее.

За ужином Берри объявил, что решил начать дренаж через два дня. Я обрадовался этому сообщению, потому что, хоть меня и не очень привлекала перспектива исчезновения вереска, мха, маленьких ручейков и водоемов, но я испытывал растущее желание узнать, какие же секреты таит заросший камышом торфяник. Этой ночью мои сновидения пришли к неожиданному и пугающему концу: на город в долине обрушилась чума, а затем ужасная движущаяся масса лесистых холмов покрыла мертвые тела на улицах, оставив непогребенным лишь расположенный на вершине высокого холма храм Артемиды, где лежала лунная жрица Клеис, холодная и безмолвная, с короной из слоновой кости на серебряном челе.

Я упомянул, что проснулся внезапно, в сильной тревоге. Некоторое время я не мог понять — сплю или бодрствую; ибо пронзительные звуки флейт все еще звучали в ушах; но когда я увидел на полу ледяные лунные лучи и очертания решетчатого готического окна, то понял, что не сплю и нахожусь в замке Килдерри. Потом я услышал, как где-то внизу часы пробили один или два раза, и окончательно убедился, что проснулся. И все же издали доносились монотонные звуки свирели; неистовые пугающие мелодии, которые заставили меня вспомнить пляски фавнов в далеком Меналусе. Все это не позволяло заснуть, так что я в нетерпении начал расхаживать по комнате. Подойдя к северному окну, я взглянул на тихую деревню и равнину у края топи. У меня не было желания всматриваться, ибо я все еще хотел спать; но звук свирелей терзал душу и что-то нужно было с этим делать. Как мог я предполагать, что именно суждено было мне узреть!

Там, в лунном свете, заливавшем широкую равнину, разворачивалось зрелище, увидев которое, всякий смертный запомнил бы его на всю жизнь. Под звуки тростниковых флейт, оглашавшие пространство топи, над ним тихо и жутко плавала толпа колеблющихся фигур, кружившихся в праздничном танце, подобно сицилийцам, которые в стародавние времена плясали при полной луне и возносили свои хвалы богине плодородия Деметре. Широкая равнина, золотой свет луны, движущиеся тени и, в особенности, резкие звуки свирелей почти парализовали меня; однако же я смог заметить, что половину этих неутомимых механических танцоров составляли рабочие, которые в это время должны были спать; остальными были легкие, воздушные создания, белые, неопределенной природы, как бледные задумчивые наяды, вышедшие из потаенных источников, скрытых в глубине топи. Не могу сказать, сколько времени наблюдал я эту завораживающую сцену из одинокого окошка-бойницы, пока неожиданно не упал в обморок, из которого меня вернул к сознанию яркий солнечный свет.