Тварь у порога

Макензи объяснил профессору Фриборну, что страх этот своими корнями уходит в некоторые легенды местных туземцев — аборигены сотворили некий мрачный и таинственный миф о сильных ветрах, которые дуют с определенными интервалами над песками под ясным небом. Ветра эти, по преданию, дули из расположенных глубоко под землей громадных каменных хижин, в которых находились ужасные существа, и ощущались лишь поблизости от тех мест, где обнаруживали скопления крупных камней.

Ближе к четырем часам утра песчаная буря улеглась, причем столь же неожиданно, как и разразилась, после чего окружающие холмы приняли совершенно новые, незнакомые очертания.

Сразу после пяти, когда распухшая, грибовидная луна стала смещаться к западу, я наконец доковылял до лагеря — без шляпы, оборванный, до крови исцарапанный, и вдобавок без фонаря. Большинство членов экспедиции уже вернулись в свои палатки, хотя профессор Даер все еще покуривал трубку, сидя рядом со входом в свое временное жилище. Увидев мой крайне потрепанный вид и близкое к помешательству состояние, он позвал доктора Бойла и они оба проводили меня в палатку, где настояли на том чтобы я прилег и немного успокоился. Вскоре к ним присоединился и мой сын, и они уже втроем стали пытаться заставить меня хоть немного вздремнуть.

Но о сне не могло быть и речи. Я пребывал в поистине небывалом психическом возбуждении, совершенно непохожем на все то, что мне доводилось испытывать прежде. Вскоре я принялся рассказывать — нервно и максимально тщательно описывая свое приключение.

Я сказал им, что во время прогулки внезапно ощутил усталость и прилег на песок, чтобы немного отдохнуть. При этом мне виделись еще более пугающие, даже страшные сны, чем когда-либо ранее, а когда от резкого порыва ветра поднялись тучи песка, мои издерганные нервы не выдержали. Меня захлестнула паника, заставив без конца спотыкаться о полуприсыпанные песком камни, отчего я и приобрел этот крайне потрепанный и грязный вид. Проспал я, наверное, довольно долго — об этом можно было судить по времени моего отсутствия в лагере.

Я ни словом не обмолвился им о чем-либо странном, что видел или пережил, хотя это и стоило мне немалых усилий и самоконтроля, но, говоря о целях всей экспедиции, неожиданно для всех стал настаивать на том, чтобы всякие раскопки в северо-восточном направлении были прекращены.

Аргументация моя при этом была довольно слабой — я ссылался на то, что там почти нет каменных блоков, что, дескать, не стоит оскорблять религиозные предрассудки местных горняков, что подходят к концу отпущенные колледжем средства, в общем, говорил о чем-то таком, что было либо неправдой, либо в сущности не имело никакого значения. Естественно, никто не принял всерьез все эти мои возражения и доводы, в том числе и мой сын, которого уже явно стало беспокоить состояние моего здоровья.

Весь следующий день я бродил вокруг нашего лагеря, но никакого участия в раскопках не принимал. Желая поберечь нервы, я решил как можно скорее вернуться домой, и сын пообещал доставить меня на аэроплане в Перт — за тысячу миль на юго-запад, — но прежде ему хотелось завершить изучение с воздуха того самого района, от которого я пытался отвлечь их внимание.

Я рассчитывал, что если посетившее меня видение повторится, то мне удастся по крайней мере попытаться как-то предостеречь своих коллег, даже рискуя при этом показаться в их глазах нелепым и смешным. При этом я смутно надеялся на то, что некоторые члены экспедиции из числа местных жителей, знавшие местные мифы и обычаи, могут меня поддержать. Мой сын в тот же день совершил облет упомянутого мною района, но по горькой иронии судьбы ничего из того, о чем я говорил ранее, так и не смог обнаружить.

Все поиски по-прежнему вертелись вокруг того приметного базальтового блока, контуры которого оказались сейчас полностью сокрытыми перемещающимися песками. На какое-то мгновение я даже пожалел, что в приступе безумного страха потерял свою мрачную находку, однако позднее стал понимать, что забывчивость эта обернулась для меня подлинным благом. Я до сих пор сохраняю способность верить в то, что все это было лишь иллюзией, сном наяву, особенно если — на это я надеюсь особо — ту дьявольскую пещеру так никогда и не отыщут.

20 июля Уингейт отвез меня в Перт, хотя сам решил остаться с экспедицией и продолжить раскопки. Он пробыл со мной до двадцать пятого числа, когда отплывал пароход на Ливерпуль. И вот сейчас, сидя в каюте «Эмпресо», я подолгу размышляю над всем этим делом, и постепенно прихожу к выводу о том, что по крайней мере мой сын должен узнать обо всем, а уж после этого принять решение, следует ли придавать этой истории более широкую огласку.

На случай возможных непредвиденных обстоятельств я изложил здесь подоплеку описываемых событий — частично и разрозненно уже знакомую некоторым читателям, — а сейчас в максимально лаконичной форме постараюсь описать то, что на самом деле произошло в ту зловещую ночь, когда я покинул наш лагерь.