В университетскую же лавку на Тверской только что поступили «Картины просвещения россиян пред началом девятого на десятый века», а также «„Самый новейший, отборнейший московский и санкт-петербургский песельник. Собрание лучших песен военных, театральных, простонародных, нежных, любовных, пастушьих, малороссийских, цыганских, хороводных, святошных, свадебных…“ с изъявлением при каждой приличия, где и кому петь. Цена в переплёте 250 копеек».
Но вот мелькнуло имя «директора университета статского советника и кавалера Ивана Петровича Тургенева» — и мы легко угадываем за печатными строками — «невидимые»: друг Новикова, Карамзина, отец четырёх братьев Тургеневых, в числе которых будущий декабрист Николай Иванович («хромой Тургенев») и Александр Иванович — тот, кому суждено играть существенную роль в биографии одного новорождённого…
Множество других важных для нас имён — Державин, Жуковский, Крылов — тоже в газетных листах присутствуют незримо: высокому просвещению нет нужды себя выставлять без надобности…
Зато бурлит и не скрывается Москва покупающая и продающая, весёлая и несчастная, стыдная и повседневная:
«Продаётся лучшего поведения видный 15-летний лакей, в коем теперь меры 2 аршина и с лишком 6 вершков, да кучеров двое и разного звания люди».
«На Ильинке в приходе Николы Большого Креста, против колокольни, в греческом погребе под № 4 и под знаком оленя продаются вновь привезённые разных сортов вина вёдрами: французское белое по 7 рублей, португальское белое мушкатель и шпанское красное — по 6 рублей, уксус цареградский, сыр нежинский по 4 рубля бочонок».
В этот день, 26 мая, в Москве, на Немецкой улице, во дворе коллежского регистратора Ивана Васильевича Скворцова, у жильца его майора Сергия Львовича Пушкина родился сын Александр…
Уходящее столетие прощается с одним из лучших своих творений — тем мальчиком, который через 16 лет на лицейском экзамене вздохнёт о веке Державина —
Тут настала и наша пора распрощаться с осьмнадцатым столетием.
Прекрасен наш союз
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина,
Отечество нам Царское Село.
Эта книга — история одного класса.
Класс как класс — тридцать человек; мальчишки как мальчишки, проучившиеся вместе с двенадцати до восемнадцати лег и после никогда о том не забывавшие.
Легко догадаться, что в этой книге читателю, конечно, встретятся школьные труды и весёлые проказы, юные споры и первая любовь, ожидание будущего и сожаление о прошедшем; всегдашнее (и в двадцать, и в сорок, и в восемьдесят лег) «
Книга о друзьях. Тот, кто её откроет, не сможет не задуматься о своём: а как же у меня, у нас всё было и будет? И почему порою именно так, как у них? И отчего же не так? И нам, которым ещё жить, нужно познакомиться с одним классом, который уже прошёл по жизни до конца. Прошёл много лет назад…
Важно ли, когда, в каком веке были молоды и состарились былые одноклассники? Сто, двести, две тысячи лет назад? Важно ли, горят у них в классной комнате электрические лампочки или свечи? Пересекают ли они свою страну на поезде, самолёте или в карете, на почтовых лошадях? Носят ли джинсы или камзолы, треуголки? Конечно, разница веков нам небезразлична. Конечно, каждая эпоха имеет свой неповторимый голос и стиль… Но сколько здесь общего! Разве они, юные прадеды, не любили, как правнуки, не мечтали, не умирали? Разве мы, современники космических ракет и цветного телевидения, если б вдруг были допущены на один из древних «традиционных сборов», не нашли бы, о чём поговорить, о чём спросить тех ребят; а они — нас?
К тому же об ушедших людях иногда легче составить представление, чем о близких современниках. Ведь былые столетия охотно (хотя порою и не сразу!) делятся с нами своими сочинениями, письмами, документами — самыми задушевными, интимными, такими, которые даже близкий друг, любезный сосед сегодня ещё держит у себя, надеясь, что только сын или внук прочтёт, поймёт.
Глядя на себя и своих друзей как бы со стороны, «через другой век», через дела, мысли и документы давно ушедших людей, мы вдруг замечаем то, что вблизи, вплотную было почти неразличимо…
И, устремляясь в прошлое, мы как будто соединяем длинной цепью наше
Какая хорошая вещь память, какая хорошая вещь история!