Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

«За несколько шагов сняв фуражку, я сказал взволнованным голосом: „Извините, что я вас останавливаю, Александр Сергеевич, но я внук вам по Лицею и желаю вам представиться“.— „Очень рад,— отвечал он, улыбнувшись и взяв меня за руку,— очень рад“.

Непритворное радушие видно было в его улыбке и глазах. Я сказал ему свою фамилию и курс. „Так я вам не дед, даже не прадед, а я вам пращур…“

Многие расставленные по саду часовые ему вытягивались, и если он замечал их, то кивал им головою. Когда я спросил — отчего они ему вытягиваются? — он отвечал: „Право, не знаю. Разве потому, что я с палкой“».

Шесть мест упразднённых стоят,

Шести друзей не узрим боле,Они разбросанные спят —Кто здесь, кто там на ратном поле,Кто дома, кто в земле чужой,Кого недуг, кого печали

Свели во мрак земли сырой,И надо всеми мы рыдали.

Это писано к лицейскому дню 1831 года.

Шесть умерших друзей…

1. Николай Ржевский, Кис.

2. «Кудрявый наш певец» — Корсаков.

Примерно в это время сестра Кюхельбекера поклонится в Италии тому маленькому памятнику, о котором уже говорилось, сорвёт на могиле померанцевый листок и отправит Кюхле в Забайкалье. «Листок этот,— свидетельствуют современники,— Кюхельбекер хранил как реликвию, как святыню, вместе с портретом матери, с единственною дошедшею до него рукописью отца, с последним письмом и застёжкою от манишки Пушкина и с письмом Жуковского».

3. Константин Костенский, Старик; скромный чиновник при фабрике ассигнаций, он редко появляется у друзей, так что Яковлев однажды предположил, будто «он ходит со шляпой-невидимкой», а в другой раз писал (по поводу смерти отца Костенского): «С тех пор, как старик старика похоронил, никто старика уж не встречал». Год назад, перед 19 октября, его звали на общий праздник, а он отвечал Вольховскому трогательным письмом:

«Любезнейший Владимир Дмитриевич, потрудитесь благодарить гг. моих товарищей за сделанное мне приглашение: оно для меня лестно, тем более что этим самым показывает, что любовь товарищей первого выпуска пылает всё так же и в 1830 году, как и в 1811-м. Но мне, к крайнему сожалению, нельзя ничего ни есть, ни пить. Поверь мне, любезнейший Владимир Дмитриевич, что это истинная правда. Повеселитесь, господа, и без меня, а за здоровье больного хоть одну рюмку.

Вам преданный К. Костенский.

19 октября 1830 г.».

Болезнь, помешавшая встрече, оказалась смертельной. И, может быть, 19 октября 1831 года вспомнили об известной страсти Старика — рисовании. Сто лет спустя известный искусствовед А. М. Эфрос, изучив изображение гусара и другие ученические рисунки Костенского, заметит: «Лист с гусаром наводит на мысль, что рисование было какой-то уединённой его привязанностью, мрачной страстью… Лицей был для него, Старика, ни к чему. Он нуждался в иной школе. Лицейский недоросль мог бы успевать на скамье Академии художеств… Его „Гусар“ говорит столько же о том, чем он мог бы стать, сколько и о том, чем он не стал».

4. Пётр Саврасов. Жестокая петербургская чахотка неожиданно одолела крепкого, исправного, добродушного полковника. «Рыжий», «Рыжак», «Рыжий долгоносый полковник» — эти шутки в письмах Яковлева и Энгельгардта со временем делались всё печальнее: незадолго до лицейской встречи приходит весть о его кончине в Гамбурге…

5. Семён Есаков. Эта смерть всё в том же, 1831 году была неожиданной: один из лучших учеников Лицея, блестящий артиллерийский полковник, он был направлен на подавление польского восстания. Военное счастье приходило то к одной, то к другой стороне. И тут вдруг стало известно, что Есаков застрелился.