Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

«Ужасное происшествие с несчастным Есаковым меня очень поразило,— писал Энгельгардт Вольховскому.— Я не мог по сие время узнать подробности; иные говорят, что он в каком-то деле потерял 4 пушки,— это, конечно, плохо, но чем за то наложить на себя руку убийцы, лучше бы отчаянно броситься на неприятеля и умереть честною смертию. Другие толки идут, будто бы начальник его сделал ему упрёки, которые ему показались несносными».

Остались вдова и трое детей (один из сыновей, Евгений Семёнович, через четырнадцать лет получит золотую медаль Лицея, а ещё через пять лет попадёт в крепость по делу петрашевцев).

6. И ещё одна, недавняя, самая страшная для Пушкина утрата — Дельвиг. Редактор «Литературной газеты», начатой по мысли Пушкина, создатель знаменитого альманаха «Северные цветы», он стойко вёл нелёгкую, неравную борьбу с властью и враждебной булгаринской печатью. По воспоминаниям двоюродного брата поэта, на его здоровье губительно подействовал вызов к Бенкендорфу. Шеф жандармов кричал, угрожал Дельвигу, обращался к нему на «ты», обещал отправить его, Пушкина и Вяземского, «если не теперь, то вскоре», в Сибирь. Дельвиг не испугался, добился даже извинений Бенкендорфа, но впал в апатию; литературная борьба, стихи, публицистика — всё это вдруг показалось ненужным, безнадёжным. Именно в таком состоянии некогда, вероятно, убил себя Радищев…

Семейные неурядицы, слабое здоровье — все эти неудачи можно перенести, если дух твёрд, ясен и цель несомненна. Но в момент отчаяния Дельвигу, в сущности, не к кому было обратиться. Пушкин — в Москве… 21 января 1831 года Александр Сергеевич отзывается Плетнёву:

«Вечером получил твоё письмо. Грустно, тоска. Вот первая смерть, мною оплаканная… Никто на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался на виду —

около него собиралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели. Считай по пальцам: сколько нас? Ты, я, Баратынский, вот и всё.

Вчера провёл я день с Нащокиным, который сильно поражён его смертию,— говорили о нём, называя его покойник Дельвиг, и этот эпитет был столь же странен, как и страшен. Нечего делать! согласимся. Покойник Дельвиг. Быть так».

И мнится, очередь за мной,Зовёт меня мой Дельвиг милый,Товарищ юности живой,

Товарищ юности унылой,Товарищ песен молодых,Пиров и чистых помышлений,Туда, в страну теней родныхНавек от нас утекший гений…

Снова и снова Пушкин вспоминает о Дельвиге:

«Баратынский собирается написать жизнь Дельвига. Мы все поможем ему нашими воспоминаниями. Не правда ли? Я знал его в Лицее — был свидетелем первого, незамеченного развития его поэтической души и таланта, которому ещё не отдали мы должной справедливости. С ним читал я Державина и Жуковского — с ним толковал обо всём, что душу волнует, что сердце томит. Я хорошо знаю, одним словом, его первую молодость; но ты <Плетнёв> и Баратынский знаете лучше его раннюю зрелость. Вы были свидетелями возмужалости его души. Напишем же втроём жизнь нашего друга, жизнь, богатую не романическими приключениями, но прекрасными чувствами, светлым чистым разумом и надеждами…»

Замысел осуществить не удалось, но в бумагах Пушкина осталось начало его замечательных воспоминаний о друге.

Тесней, о милые друзья,

Тесней наш верный круг составим,Почившим песнь окончил я,Живых надеждою поздравим,Надеждой некогда опятьВ миру лицейском очутиться,Всех остальных ещё обнятьИ новых жертв уж не страшиться.