Твой XVIII век. Твой XIX век. Грань веков

Современники полагали, что этот исключительный даже по тем временам акт сыграл немалую моральную роль в предыстории заговора. В нескольких воспоминаниях история Кирпичникова представлена как оправдание заговорщиков. «Строже сего приказа, – замечает современник, – не было ни одного в царствовании Павла. Сие обстоятельство имело влияние на то событие, которое прекратило его правление».

Дворянство, офицерство увидели здесь признаки дальнейшего урезывания и личных свобод.

«Сегодня – 1000 палок, завтра – прольется кровь».

Был и другой эпизод – более значительный и много сильнее прозвучавший, чем первый.

Прощание с Суворовым

Общеизвестно унижение, которому подверг А. В. Суворова ревнивый к славе Павел. Царская немилость, очевидная еще за месяц до возвращения полководца, была раскалена эпизодом, записанным Н. И. Гречем: «Прошка! – будто бы обратился Суворов к слуге в тот момент, когда прибыл посланец царя граф Кутайсов. – Ступай сюда, мерзавец! Вот посмотри на этого господина в красном кафтане с голубою лентою. Он был такой же холоп, фершел, как и ты, да он турка, так он не пьяница! Вот видишь куда залетел! И к Суворову его посылают. А ты, скотина, вечно пьян, и толку из тебя не будет. Возьми с него пример, и ты будешь большим барином».

В камер-фурьерском журнале 9 мая 1800 г. не отмечалось какой-либо почести, отданной царем умершему полководцу. Меж тем похороны генералиссимуса всколыхнули национальные чувства. Греч, которому в этом случае можно верить, вспоминает, как 14-летним мальчиком поехал с отцом, чтобы проститься с Суворовым. «Мы не могли добраться до его дома. Все улицы были загромождены экипажами и народом. Не правительство, а Россия оплакивала Суворова. (…) Я видел похороны Суворова из дома на Невском проспекте, принадлежавшего потом Д. Е. Бенардаки. Перед ним несли двадцать орденов. (…) За гробом шли три жалких гарнизонных баталиона. Гвардию не нарядили под предлогом усталости солдат после парада. Зато народ всех сословий наполнял все улицы, по которым везли его тело, и воздавал честь великому гению России».

А. С. Шишков помнил, как многие, опасаясь царской немилости, не осмелились попрощаться с Суворовым, – и тем удивительнее, что «все улицы, по которым его везли, усеяны были людьми. Все балконы и даже крыши домов заполнены печальными и плачущими зрителями».

Державин, вернувшись с похорон, пишет замечательное стихотворение:

Снигирь

Что ты заводишь песню военнуФлейте подобно, милый Снигирь?С кем мы пойдем войной на Гиенну?Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?

Северны громы в гробе лежат.Кто перед ратью будет, пылая,Ездить па кляче, есть сухари;В стуже и зное меч закаляя,Спать на соломе, бдеть до зари;Тысячи воинств, стен и затворовС горстью россиян все побеждать?

Быть везде первым в мужестве строгом,Шутками зависть, злобу штыком,Рок низлагать молитвой и богом,Скиптры давая, зваться рабом,Доблестей быв страдалец единый,Жить для царей, себя изнурять?Нет теперь мужа в свете столь славна:Полно петь песню военну, Снигирь!

Бранна музыка днесь не забавна,Слышен отвсюду томный вой лир;Львиного сердца, крыльев орлиныхНет уже с нами! – что воевать?

Оппозиционный дух стихов несомненен. Единственность Суворова, невосполнимость потери противопоставлена павловскому пренебрежению к «лицу» (произнесший однажды «у меня все безбородки» мог бы так же сказать и о Суворовых).

«Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?»

Не обойдена и обида, бесчестье полководцу, который дает «скиптры» и зовется «рабом»; «страдалец», изнуряющий себя «для царей» и не имеющий должной награды…

Современница утверждает, что, «когда отпевание Суворова было окончено, следовало отнести гроб наверх; однако лестница, которая вела туда, оказалась узкой. Старались обойти это неудобство, но гренадеры, служившие под начальством Суворова, взяли гроб, поставили его себе на головы и, воскликнув: «Суворов везде пройдет», отнесли его в назначенное место».