Твоя звезда

– Сынок… – Голос матери звучал неожиданно весело, так показалось Степе. – Как твои дела?

– Хорошо, мам.

– Тут вот… Хотела тебе сказать… Я договорилась с Верой, матерью Гоши, что он пока у меня побудет.

Степа встал и подошел к стеклянной стене.

– А как он себя ведет? Не кусается?

– Да пусть даже и кусается, сынок! Куда ему сейчас деваться! Главное, чтобы больше не убегал. А ей нужно некоторое лечение, неделю или чуть больше. Я нашла с Гошей общий язык. Да и мне как-то лучше, не одиноко дома. У него ведь как раз каникулы сейчас. У нас-то нет… Но когда мне в школу надо, я его с собой буду брать, посидит там с завхозом, я договорилась уже, фильмы посмотрит. А уроков у меня теперь совсем немного. Хорошо, Степонька?

Степа растерялся. Мать как будто спрашивала у него разрешения. Неужели она все-таки думает, что он – отец Гоши?

– Хорошо, мама. Спасибо тебе.

– У тебя как? Ты у Семена?

– Я… – Степа замялся. – Да, я нашел его. Ты была права. Но я дальше поехал.

– Всё хорошо у тебя?

– Да.

Степа взглянул на Елизавету. Более чем… Знала бы мать, где он сейчас. Где, почему… А на самом деле – почему? Он сам-то понимает, как здесь оказался? И как сделать так, чтобы жизнь перестала его нести, чтобы он сам выбирал – куда плыть, зачем, с кем?

– Катя, – Елизавета отпила из большой чашки и отставила ее в сторону, – ты же познакомилась со Степой? Я пригласила его в гости, как раз чтобы познакомить с тобой.

Степа взглянул на Елизавету. Удивительные существа все-таки женщины… Как она искренне это говорит! Как будто и не было вчерашнего дня, ее внезапной и такой горячей близости, ее желания снова и снова быть с ним, ее глаз, которые хотели всё абсолютно о нем знать, – так вчера показалось Степе.

– Степа, – твердо глядя ему в глаза и улыбаясь, ответила Елизавета, как будто в ответ на его незаданные вопросы. – Давай представим, что ты только что приехал. А моя дочь – девочка правильная. Чудна́я, конечно, но правильная, видит впереди свет, да, Кать? В отличие, скажем, от меня. Я просто в панике вижу, что всё рушится, ломается. Пытаюсь что-то делать, но не верю, что что-то хорошее будет в нашей стране. Думаю, что скоро она развалится на большие и не очень большие куски. Надеюсь, что сама собой развалится, без страшной кровопролитной войны. Надеюсь, и… не слишком верю в благополучный исход. А дочка моя по-другому на всё смотрит.

– Я иду с тобой параллельно, мам, не пересекаясь. Удивляюсь калейдоскопу лиц вокруг тебя. – Катя обернулась к Степе, который внимательно слушал обеих женщин, не совсем понимая пока, к чему они клонят. – Наблюдаю с интересом, как моя мама церкви новые строит и старые восстанавливает.

– А как ты мне предлагаешь? Плакаты советские «Вперед, к победе коммунизма!» из развалившихся сараев достать? Так никто ничего больше строить не хочет. А люди же должны во что-то верить, к чему-то идти.

– Мам… К чему идут верующие? К жизни после смерти? Всё лучшее – там?

– Катюша… – вздохнула Елизавета. – Отрицать – легче всего. Церковь хотя бы ограничения человеку ставит. Не убий, не кради, не лжесвидетельствуй.

– Не церковь, а религия, это раз. И к тому же никого из убийц и воров, мам, это еще никогда не останавливало. В Страшный суд никто сегодня не верит, не пятнадцатый век, а вот отпущение грехов получить в церкви можно. Все главные воры спешат в церковь – как на зарядку. Греши и кайся, а тебе помогут спать без кошмаров.

– Я говорю об обычных людях, Катюша. И я не знаю, как и чем можно остановить человека, если он не верит ни во что вообще и ничего на свете не боится. И потом – в церквях – наша история.

– Наша история – не только в церквях. Вадик, твой муж, сколько снес исторических зданий в городе? Буча у вас какая тут, ты не знала?

– Еду как раз сейчас на митинг, – вздохнула Елизавета. – Морально готовлюсь, вот хотела с тобой поговорить, зарядиться позитивом, как вы теперь говорите.

– Нет никаких «мы», мам, – отмахнулась Катя. – «Зарядиться позитивом» – это дешевый рекламный лозунг, это ложь. Всё бы было очень просто, если бы нас всех можно было зарядить, как электрический прибор. Мы иногда не знаем, отчего нам весело или грустно. И искусственно этого делать не нужно, я убеждена. Вся лучшая поэзия человечества придумана страдающими поэтами. Не страдаешь – писать не о чем.

– Видишь, какая у меня умница дочка, да, Степ? – подмигнула ему Елизавета, дотягиваясь до Кати и гладя ее по плечу.

Степа слушал Катю как завороженный.

– И откуда ты только такая выросла? Поедешь со мной, Катюша? На митинг, – неожиданно предложила Елизавета. – И ты, Степа, поехали, а?

Степа пожал плечами.

– Почему нет? А что мне там надо будет делать?

– На людей посмотришь. А они – на тебя. – Елизавета хлопнула обеими руками по столу. – Пошли, времени нет. Надо успеть к началу, попытаться в свои руки всё взять. Всё и всех.

– Какая ты, мам!.. – хмыкнула Катя.