Творчество

Не только буржуазная печать тепло встретила молодого художника. Вожаки «Аполлона», призывавшие к уходу от реалистического изображения действительности, увидели в Ракитине верного воплотителя своих взглядов. Однако когда прогремел Октябрь и многие из этих вожаков избрали и эмиграцию и белогвардейский стан — Иван Никанорович предпочел другой путь. Он остался в Советской России и, более того, круто изменил характер своей работы.

Правда, и в послереволюционных его полотнах проскальзывали иногда черты эстетской живописи. Критика замечала это, но проявляла снисходительность: художник находится на трудном пути переосмысления своего творчества, следует поддержать стремление к новой, советской тематике...

Симпатии к Ракитину привлекало и его трудолюбие. Он много работал и как живописец и как книжный график; замечены были также некоторые его опыты в области театрального оформления. Товарищам Иван Никанорович нравился общительностью, желанием избегать резких столкновений. При встречах умел чаровать одинаковой ласковостью и маститых и только еще добивающихся признания. Улыбка редко сходила с его лица. Она была бы еще лучезарнее, если бы ее не портили маленькие, острые зубы.

Отношения Веденина с Ракитиным не носили близкого характера: сказывалась и разница возрастов и отличие живописных школ. Но Веденин соглашался с критиками, отмечавшими положительные тенденции в творчестве Ракитина: он действительно упорно работал над советской тематикой, не раз призывал к этому и своих сотоварищей по прошлому времени. Лишь иногда Веденина начинала раздражать чрезмерная благодушность Ракитина.

Так и сейчас. Опустившись в кресло рядом с Ведениным, он широко улыбнулся:

— Быть в Москве и не посетить Павла Семеновича? Никогда бы себе не простил! Рад вдвойне: вижу и Константина Петровича!.. Однако мешать не намерен. С наслаждением отдышусь. Экий жаркий день!

Веденин вернулся к своему поручению, стал излагать тематику картин, над которыми идет работа. Дойдя в этом перечне до имени Ракитина, остановился и спросил:

— Быть может, Иван Никанорович, вы сами расскажете?

— Охотно. Разумеется, в предварительном плане. Мое полотно посвящено заводу. Я беру кульминационный момент производственного совещания, тот момент, когда участники совещания гневно клеймят прогульщика. Понимаете, какую преследую цель? Раскрыть высокую сознательность, коллективную сплоченность советских рабочих!

— Правильная задача, — отметил Бугров. — Когда предполагаете закончить?

— Хвалиться не хочу. Впрочем... Если бы не приближался к завершению, не позволил бы себе сюда приехать.

— А у вас как обстоят дела, Константин Петрович?

Веденин помедлил. Что ответить? Признаться, что в работе, начатой полгода назад, все еще не найдено нечто решающее?.. И тут же подумал: «Но ведь теперь, когда вернусь, работа должна пойти по-другому...»

— Я тоже опасаюсь говорить преждевременно. Но приложу все силы, чтобы закончить во-время.

Беседа продолжалась. Бугров не только внимательно слушал, но и часто задавал уточняющие вопросы, снова и снова возвращался к отдельным художникам.

— А что же готовит Кулагин?

— Работает над картиной, которую условно назвал «Друзья по оружию». Красноармейская делегация на заводе, в гостях у шефов. Эскиз картины широко обсуждался и встретил полное одобрение.

— Да, — согласился Бугров, — от Кулагина можно ждать интересного полотна. Серьезно разрабатывает тему Красной Армии!.. Ну, а сам Владимир Николаевич? Ему ведь труднее, чем другим. Возглавлять такую организацию художников, как ленинградская, — дело сложное, хлопотливое.

— И все же сдаваться не намерен, — улыбнулся Веденин. — Не хочет отставать от учеников.

— Передайте Владимиру Николаевичу привет и обещание... Постараемся по возможности не отвлекать от творческой работы.

Едва Веденин закончил свой отчет, как Ракитин воскликнул:

— А мы на вас в обиде, Павел Семенович! Когда же наконец пожалуете к нам в Ленинград? Неужели товарищи в других центрах больше заслужили ваше внимание?

— Приеду обязательно, — сдержанно ответил Бугров. — Товарищи в других центрах действительно нуждаются иногда в большей помощи.

...Попрощавшись, Веденин вместе с Ракитиным вышел на улицу. На площадке перед зданием галереи попрежнему было шумно и многолюдно.

— Эх Москва, Москва! — вздохнул Ракитин. — Кипит, бурлит, подстегивает энергию!

— Вы надолго сюда, Иван Никанорович?

— Что вы! Два-три дня — и назад. Просто не знаю, как быть! Надо еще поработать над картиной, а тут набегают новые предложения. Сюда приехал по вызову одного заводского дворца культуры: хотят расписать фресками главный зал. И в Ленинграде получил заманчивое предложение — оформить массовое зрелище на Островах. Уж и не знаю, как быть! И времени мало и отказаться обидно!

Жалобно поморщился и снова заулыбался:

— Нет, поглядите, какая погода! Не пообедаем ли вместе? Можно проехать в парк...

Веденин отказался, сославшись на срочные дела.

— Если так, не смею задерживать. А в Ленинграде — милости прошу. Нам следует ближе быть друг к другу. Особенно теперь, когда мы члены единого союза, так сказать соратники.