Творчество

Полотно, изображающее голодных детей предместья, копошащихся на городской свалке, с трудом получило доступ в залы Салона. Немало раздавалось голосов, возмущавшихся «низменным» сюжетом, грубоватой и резкой живописной манерой. Академия — и та прислала письмо, настоятельно советующее впредь выбирать сюжеты с большей осмотрительностью. Нет, победа далась нелегко!

Он долго не отходил в тот вечер от своего мансардного окна. Цвели каштаны. В свете газовых фонарей их белое цветение казалось праздничным убранством, в насмешку раскинувшимся в этих бедных кварталах. И такое же зарево, усиливаясь к ночи, горело над черными, прокопченными крышами...

«А потом? Что же было потом?»

Дальше шли дни и годы, наполняясь упорной, требовательной к себе работой. Были новые полотна и новые выставки, поездки по Европе и европейская известность, снова поездки — теперь уже из конца в конец по России, все более тесное знакомство с революционными кругами, картины, в которых все громче звучали негодующие гражданские мотивы.

«А потом? Что потом?»

Были зовы из-за границы после Октября семнадцатого года. Но сильнее всего была вера в справедливость нового мира, стремление всем существом, всеми творческими помыслами войти в этот мир, отдать свою кисть его строителям. Была борьба, сопротивление «левым» художникам, пытавшимся исказить лицо молодого советского искусства, завести его в тупик футуризма, конструктивизма, даже отказа от живописи. (И такие были поборники искусства. «Живопись как таковая — буржуазный предрассудок, — утверждали они. — Задача художника — делать полезные вещи. Ситец дороже картин!»)

И дальше работа. И дальше борьба. Борьба продолжалась, потому что под прикрытием многочисленных обществ еще существовали художники, сторонившиеся жизни, находившие в ней лишь повод для самоцельной живописной игры. По-разному именовались эти обшества: «Жар-цвет», «Бытие», «Круг художников», «Цех живописцев»... При всем различии именований, одним отличались эти группы: они не смотрели вперед, вчерашний день тяготел над ними... Потребность жить интересами сегодняшнего дня привела Веденина в Ассоциацию художников революционной России.

И снова поездки — Турксиб, Днепрогэс, Магнитострой... Снова картины, встречавшие положительную оценку.

И вот, на самом конце воспоминаний, последняя работа — картина, начатая для всесоюзной выставки.

— Ты утверждаешь, что теперь, вернувшись, с новыми силами возьмешься за нее?.. Но если бы ты верил в свою работу, разве мог бы от нее оторваться? Разве мог бы сбежать от нее хоть на несколько дней?

Эти вопросы Веденин задает себе уже под утро. И отвечает вслух, сердито повернувшись на бок:

— Довольно! Я сказал, что закончу картину. Должен закончить! А теперь довольно. Надо отдохнуть перед рабочим днем!

7

Приехав домой, сейчас же направился в мастерскую.

Никодим Николаевич услыхал шаги, обернулся и всплеснул руками:

— Константин Петрович! Как же так?.. А я рассчитывал встречать вас...

— Через неделю?.. Управился в более короткий срок.

— С благополучным прибытием! Надеюсь, съездили удачно?

— Вполне. У вас что нового?

— Все нормально. Копия, как видите, несколько продвинулась. И мастерскую привел в подобающий вид.

Веденин посмотрел по сторонам: порядок, чистота.

— Спасибо, Никодим Николаевич. Теперь-то поработаем!

Час спустя позвонил Голованову:

— Извини, Владимир Николаевич, что ограничиваюсь звонком. После Москвы особенно чувствую, как надо дорожить каждым часом.

И подробно передал все, что узнал от Бугрова о работе выставочного комитета.

— Громадную развернули подготовку. Что касается моей информации — Павел Семенович выслушал ее с большим вниманием. Кстати, при нашей беседе присутствовал Ракитин. Вот кому можно позавидовать: заканчивает уже картину.

— Еще не видел, — сказал Голованов. — Иван Никанорович до последнего момента предпочитает не показывать. Объясняет это скромностью, но, пожалуй, здесь больше хитрого расчета... Значит, доволен поездкой? Из старых друзей встречал кого-нибудь?

— Да нет... (Веденин запнулся. Понял, что ему не хочется говорить о Симахине.) Кого же встретишь? Лето. Все разъехались. А с Бугровым беседа была интересной. И о тебе расспрашивал. Сожалел, что союзные дела берут у тебя много времени. Обещал впредь по возможности не отвлекать.

— И на том спасибо, — ответил Голованов. — Только ты, Константин Петрович, не исчезай. Телефонный разговор считаю лишь предварительным отчетом.

Возвращаясь в мастерскую, Веденин столкнулся с Сергеем Камаевым: как видно, Зоя успела известить его о своем приезде.

— Здравствуйте, Сережа. Ну, а вы чем порадуете?

— Только хорошим. Мой шеф согласился возглавить одну постановку. Меня пригласил ассистентом. Репетиции начинаем в ближайшие дни.

Из многочисленных Зоиных знакомых Камаев нравился Веденину больше других, — нравился задорной, даже немного «петушиной» горячностью, неизменной готовностью спорить, отстаивать свой взгляды. В этом молодом режиссере ощущалась настоящая принципиальность.

— Поздравляю, Сережа. А пригласить не забудете на вашу постановку?