Не знаю, каковы определения вашего Собора, сделанныя среди мятежа и бури. Но, кажется, что истина обезображена каким-то возмутительным безпорядком, потому что по взаимному раздору с ближними, который по воле вашей остается у вас непреодолимым, не обращали внимания на то, что угодно Богу. Да будет же делом Божия Промысла, – обнаружив, разсеять худыя следствия этого раздора, и ясно нам показать, приложили ли вы, сошедшись вместе, какое-либо попечение об истине, и точно ли определения ваши сделаны без всякой угодливости и вражды. Поэтому, хочу, чтобы все вы с поспешностию собрались к моему благочестию и сами объяснили законность вами сделаннаго. А по какой причине признал я справедливым написать вам об этом, и письмом этим приглашаю вас к себе, – узнаете из последующаго. Когда вступил я в соименный мне и благоденствующий отечественный град Константинов, – случилось же мне ехать тогда на коне: тогда вдруг епископ Афанасий среди улицы, с некоторыми другими, при нем бывшими, так неожиданно явился предо мною, что был причиною моего изумления. Свидетель в том – всевидящий Бог, что с перваго взгляда не мог бы я узнать его, кто – он, если бы некоторые из моих на вопрос мой – разсказать дело, как следует, не известили, кто – он, и какую терпит обиду. Я ничего не сказал ему в это время и не вступил в разговор. Когда же стал он просить выслушать его, а я отказывался и едва не велел удалить его от себя, тогда с великим дерзновением не иного чего потребовал себе от меня, а только вашего прибытия, чтобы в вашем присутствии мог он принести жалобу на все, что претерпел. Поелику это показалось мне справедливым и приличным времени, то с охотою велел я написать к вам это, чтобы все вы, составлявшие Собор, бывший в Тире, без отлагательства поспешили в стан нашей снисходительности, доказать на самом деле чистоту и нестроптивость вашего суда предо мною, искренним Божиим служителем, чего и вы отрицать не станете. Ибо ради моего служения Богу повсюду водворяется мир, и имя Божие искренно благословляется самыми варварами, которые доныне не знали истины, явно же, что не познающий истины не познает и Бога. Впрочем, как сказал я, варвары через меня, искренняго Божия служителя, познали теперь Бога и научились благоговеть пред Ним, на самом деле ощутив, что Он во всем защищает меня и промышляет о мне, почему и знают наипаче Бога, и из страха предо мною благоговеют и пред Ним. А мы, которые, по-видимому, хвалимся святыми тайнами Его благоволения (не скажу: храним их), мы, говорю, не иное что делаем, как клонящееся к разномыслию и ненависти и, просто сказать, служащее к пагубе человеческаго рода. Но, как сказано, поспешите ко мне, постарайтесь прийти скорее, в той уверенности, что всеми силами домогаюсь успеха в том, чтобы сие преимущественно было соблюдаемо непреложно по закону Божию, и не могли прикоснуться к сему ни порицание, ни какая-либо худая слава, когда будут разсеяны, вконец сокрушены и совершенно уничтожены враги закона, которые, прикрываясь святым именем, дают место многовидным и разным хулам.
87) Приверженцы Евсевиевы, узнав об этом и сознавая, что ими сделано, другим епископам воспрепятствовали идти, а прибыли только сами: Евсевий, Феогний, Патрофил, другой Евсевий, Урзаций и Валент, – и не говорили уже о чаше и об Арсении, потому что не достало у них смелости, но, выдумав другое обвинение, касающееся царя, сказали самому царю, будто бы Афанасий грозился остановить вывоз хлеба из Александрии в его отечественный город, и это слышали бывшие при том епископы – Адамантий, Анувий, Агафаммон, Арвефион и Петр, то же доказывал и гнев царев. Ибо царь, писавший таким образом и осуждающий их неправду, как скоро выслушал такую клевету, немедленно воспламенился, и вместо того, чтобы выслушать меня, послал в Галлию. Но и этим еще более доказывается их лукавство. Ибо блаженной памяти Константин младший, возвращая меня в отечество и припомнив, что писано было его отцом, сам написал следующее:
Константин Кесарь – чадам Вселенской Церкви града Александрии.