========== one ==========

Что-то настойчиво лижет её лицо. Кларк, проваливаясь между снами, недовольно ворчит и переворачивается на другой бок. Вторая подушка пахнет, на её сонное удивление, не травами, не дымом и даже не слезами, она пахнет чем-то едва уловимым, но приятным, может, стиральным порошком. Именно эта мысль заставляет её открыть глаза.

Им она не верит.

Кларк оказывается на двухместной постели в просторной комнате, отделанной в пастельных тонах, с большим шкафом и зеркалом, встроенным между двумя его отделами. Но ведь засыпала-то в наспех обустроенной для неё хижине на берегу моря, оплакивая Мэди и старательно сдерживая всхлипы, лишь бы не потревожить друзей, которые бы обязательно захотели утешить. Это последнее в чём она нуждалась, к тому же, тяжести добавляло то, что она считала себя недостойной, считала, что будет всегда у них в долгу. Каждый остался ради неё.

Моргает, силясь скинуть морок нереальности. Но лучше не становится. Становится хуже, потому что в груди шевелится знакомое чувство — ожидание предстоящей беды.

Кларк подскакивает на кровати, оглядывается, замечая тумбочки, зашторенное окно. Комната хоть и смутно похожа на ту, в которой она ночевала когда-то давно на острове Бекки, быть тем местом не может. Всё давно сгорело. Дважды. Одежда с земли, дом и даже Пикассо, ни секунды не сидящая на месте, кажутся ей игрой воображения, однако, ущипнув себя, она понимает, что это реальность. Все инстинкты пищат о том, что она в дерьме. Спустившись вниз, осмотрев себя с ног до головы и весь небольшой, но обжитый дом, явно принадлежащий ей одной, Кларк только убеждается в своей правоте.

Что это? Летаргический сон? Ловушка поломанного сознания? Или очередное испытание от внеземной расы? Она теряется в догадках, испытывая тревогу, но вскоре, как и всегда в общем-то, рациональность берет над нею вверх. Кларк, держа в поле зрения собаку, выходит во двор и пораженно ахает. Тёплый ветер пробегается по её коже, и она инстинктивно щурится, потому что солнце ослепляет, а одежда, из тёплого свитера и тёмных брюк, абсолютно не подходит для жаркого и сухого климата. Во дворах соседних домов пусто. Кажется, будто сейчас утро выходного дня. Она помнила, как в фильмах с Земли, когда она, и Уэллс, и её отец, смотрели их на Ковчеге, люди ленно потягивались, разморенные сном и часами отдыха, и никуда, казалось, не спешили. Стоит Кларк обратить внимание на уткнувшуюся ей в ногу Пикассо, жадно хватающую воздух, как что-то звенит. Она поднимает голову на дорогу, по которой медленно едет велосипедист, дружелюбно ей улыбаясь. Поборов вспышку паники, Гриффин махает рукой, чтобы привлечь его, и интересуется, когда незнакомец сбавляет темп, притормозив у открытой калитки в её двор, не обжитый толком:

— Я, возможно, покажусь странной. Но какой сейчас год?

Парень удивлённо поднимает брови, сдвигает их, окидывая оценивающим взглядом, мысленно рассуждая, может она быть умалишенной или нет, и, когда что-то сходится в его мозге, он пожимает плечами: «Май 2052 года».

Какое же дерьмо.

×××

Беллами распахивает глаза, когда что-то твёрдое упирается в центр его спины, фиксируя и предупреждая любые действия, явно не с благими намерениями. Кто бы это ни был, он знает, как правильно обращаться с оружием. Он ошалело хлопает глазами, из-за жёсткого сена, на котором лежит, потому что болит всё тело. И осознание того, что он чувствует, как горят глаза, как хочется есть, как дергаются пальцы из судороги, сведшей руку, — каждую клетку до единой, ощущает запах прелой травы и тупой конец чего-то, по-прежнему упертого ему в спину. Он чувствует.

Хотя ещё секунду назад — или сколько, чёрт возьми, прошло?! — умирал из-за пулевого ранения в сердце.

— Кто ты? И как я здесь оказалась?

И он ни за что не рассчитывает услышать голос Октавии, жёсткий и воинственно настроенный. Кровь учащенно бьётся в висках.

— Сестрёнка, — истерично смеётся он, не поднимая головы, — я тоже рад тебя слышать.

Она откидывает вилы в сторону, внимательно сканирует его взглядом в течении минуты, когда он осторожно поднимается и оборачивается, а потом она кидается в объятья, и Беллами глубоко плевать, каким образом, кто и где, потому что тепло родного человека, тепло сестры, — это всё, что по правде занимает его мысли.

Все они, гулким эхом разбивающие голову, затихают, как только их щеки бьются об друг друга, как только Октавия впивается пальцами ему в спину, боясь отпустить, как дышит отчаянно и одновременно облегчённо, отклоняется, пронизывает цепким взглядом и качает головой в неверии, едва сдерживая слёзы.

Беллами испытывает зеркально то же.

— От нас и, правда, не так просто избавиться, а, О?

Она слёзно усмехается, пока он пытается придти в себя. Когда они с трудом прекращают объятья, в которые вкладывают всю скопившуюся боль, О, не спуская с него взгляда, обменивается своими догадками пополам с информацией, которой владеет на данный момент.