Ты меня (не) купишь

Голодный поцелуй, с которым Чеховской припадает к моим губам, вгоняет меня в ступор. Я распахиваю глаза, зажатая между стеной и твердым мужским телом. Чужим, горячим, страстным телом. От его мощи, тепла и запаха вмиг подгибаются колени. Из моих ослабших рук выпадает сумка. Воздуха катастрофически не хватает. А та крупица, что есть, жутко накаляется, расплавляя все мое естество. Где-то внутри меня трепыхается истерика. Инстинкт самосохранения отключается. Я забываю обо всем. Хочется закричать, но звук, что тонет в животном поцелуе, больше похож на томный стон.

Мне следует бежать, оттолкнуть Чеховского, влепить ему пощечину. Сделать хоть что-то, заявляющее о моей принадлежности другому мужчине. Но я даже не пытаюсь сопротивляться. Я дико наслаждаюсь моментом, молясь, чтобы он не заканчивался. Безотчетно кладу ладони на сильные мужские плечи и отвечаю на поцелуй. Позволяю Чеховскому вгрызаться в меня: посасывать, потягивать, покусывать мои губы. Врываться в мой рот языком: пошло, вульгарно, почти грязно.

Я ловлю кайф от его звериной манеры, дерзости и вкуса. Он не глушит мои эмоции, а взрывает их, и они изнутри реанимируют меня. Напоминают, что я живой человек, женщина, заслуживающая настоящего удовольствия.

Он завершает поцелуй так же резко, как и набросился на меня миг и вечность назад. Отстраняется, и мое лицо обдает прохладой. Я только сейчас соображаю, что стою с закрытыми глазами и смакую послевкусие запретного плода. Медленно открываю веки и вижу первобытное желание в глазах напротив. В них отражается гроза, надвигающийся шторм, смерч. И я, погибающая в этой разрушительной стихии. Серая, забитая мышь с набором комплексов и утраченной верой в счастье.

– Зря пришла, Бабочка, – хриплым шепотом произносит он, губами прильнув к моему виску. Заносит руку за мою шею, обвивает ее и прижимает меня к себе. По-хозяйски, с жадностью и лютой одержимостью. Его движения резкие, уверенные, на грани надрыва. Он боится, я чувствую. Боится меня, самого себя, последствий этого спонтанного поцелуя. – Не отпущу же.

Не отпускай, хочется сказать мне, но язык не поворачивается. Я ведь замужем. Зачем я вообще пришла сюда? Я передумала, удалила сообщение, закрылась от Чеховского, выбрала Степу. И все равно пришла. Прилетела, как та бабочка на огонь.

– Так нельзя, – выговариваю я, носом утыкаясь в его плечо. Вдыхая его насыщенный силой и превосходством запах. Борясь с этим минутным помешательством. Возвращая себе трезвость ума. – Нельзя, – повторяю едва слышно.

– Прости, – вдруг отвечает он, обжигая мой висок своим дыханием. – Сорвался. С ума ты меня сводишь, понимаешь?

Он дышит тяжело, сбивчиво. От каждого вдоха рубашка на широкой груди натягивается. Сердце бьется так рьяно, что я слышу его. Собственное не слышу (остановилось, наверное, замерло), а его слышу.

– Не хотел давить. Правда. Не хотел, – добавляет он, но крепче прижимает меня к себе.

Степа никогда не обнимал с таким остервенением и трепетом одновременно. Чеховской будто отпустить боится. Убегу же. Если сама рассудка не лишусь. Потому что чем дольше мы стоим в объятиях друг друга, тем сильнее я жажду быть его женщиной. Мои руки заживают отдельной жизнью. Повинуясь чуждым мне инстинктам, ползут вверх по мужской спине. Исследуют мышцы, запоминают.

Отдаваясь во власть сладкой похоти, я размышляю, какой из Чеховского любовник, и сгораю в своих ярких фантазиях. Сейчас я – оголенный провод. Дотронься – заискрю. И только остатки холодного рассудка заставляют меня отстраниться от Чеховского. Он держит меня еще секунду и ослабляет объятия.

– Напугал? – Он заглядывает в мое полыхающее лицо, улыбаясь уголком губ. – Целуешься круто. Дух выбиваешь.

Я опускаю ресницы, не зная, что ответить. Сказать, что он тоже круто целуется, это ничего не сказать. Убивает поцелуем. Но я не имею права признаваться в таком.

– Роман Алексеевич, – нахожу я в себе силы вспомнить его имя-отчество, – это неправильно.

– Ну да, от того тебя и колбасит. – Чеховской наклоняется, поднимая мою сумку, и я до боли закусываю губу, глядя на натягивающуюся ткань рубашки на его крепкой спине. – Не поехала, выходит, к маме Степы?

– Мы решили ехать завтра, – вру, забирая сумку. – Я пришла навестить Лучиану. Меня-то к ней пропустят?

– Тебя – да, – кивает он, изгибая бровь. – Могла бы сразу к ней идти. Зачем меня искала?

– Я не указана в списке тех, кому можно навещать ее, – уточняю я. – Требуется ваше разрешение. Роман. Алексеевич.

Он обнажает белоснежные зубы в волчьем оскале. Азарт так и плещет в глазах. Очевидно, борется с желанием предложить мне какое-нибудь непотребство.

– Еще скажи, что не хотела меня видеть.

Не могу…

Смотрю в его глаза и негласно спрашиваю, за что он так со мной? Зачем душу мне рвет? Ему мои страдания приносят удовольствие? Это его личный сорт наркотика?