Ты - моя зависимость (СИ)

Хитрый пронырливый наутолан, которого из-за внешнего сходства Асока сравнила с магистром Фисто, обещал девушке нереальный кайф от предложенной им дури. И Асока поверила. Ей в принципе было уже всё равно чем травить себя, лишь бы избавиться от невыносимой боли. И тогрута выложила не малую сумму денег за небольшой пакетик травы. Впрочем, наутолан не обманул. Первый косячок, выкуренный Тано уже чуть позже, дома, возымел невероятно сильный эффект. Асока вновь увидела Энакина, такого безгранично любимого ей Энакина, правда в своих галлюцинациях, но юная тогрута этого совсем не осознавала. Она была так рада тому, что мастер явился ей, пусть даже и в таком, весьма-весьма призрачном виде. И Тано проговорила с ним всю ночь, о настоящем, о прошлом, о будущем. Она наконец-то призналась генералу в любви, она плакала и рассказывала о своей боли, о своих страданиях, поведала ему о своей жизни, она была откровенна как никогда, впрочем, и он рассказал Асоке не мало всего достаточно личного, после чего, как всегда понимающе и любяще, обнял свою ученицу. Обнял, позволив той вновь ощутить то тепло и заботу, которых Асоке так не хватало, а вместе с этим и взаимность тех чувств, что Тано всегда испытывала к нему. Обнял и легко, и нежно поцеловал наивную милую тогруту в лоб, так как будто это всё было по-настоящему. А для Асоки оно таким и являлось.

После той ночи наедине со своим мастером Тано ещё много раз курила траву. Она позволяла ей приблизиться к тому, что на самом деле было нереально, отдаться своим чувствам, своей любви. Быть с Энакином в духовной близости, не осознавая того, что на самом деле настоящий Скайуокер сейчас находился далеко-далеко от неё, и ему было абсолютно наплевать на свою бывшую ученицу. Но действие наркотиков не могло длиться вечно, и вместе с отрезвлением к Асоке вновь приходило печальное и мучительное осознание того, что её галлюцинации были не реальны, они просто не могли стать реальными. И от этого становилось лишь ещё больнее и больнее. Тано отчаянно пыталась найти способ забыть, не думать о своей боли. Ну, а хорошо наживающийся на таких «страдающих душах», как юная тогрута, наутолан-наркоторговец быстро предложил Асоке нечто более сильное, нежели набуанская трава.

КХ-28 - так новоиспечённый «друг» Тано называл ярко-синее вещество в маленьких флакончиках, что нашёл Энакин в квартире Асоки, быстро стало для девушки почти незаменимым средством от боли, невероятно сильной анестезией от страданий. Этот наркотик стоил очень дорого, так как являлся чуть ли не лучшим в своём роде, но и эффект имел соответствующий. С ним Асока забывала про всё на свете. Она больше не чувствовала мучений и страданий, она больше не тосковала из-за неразделённой любви к мерзавцу-Скайуокеру, для тогруты теперь реальными были лишь сила, свобода и кайф. И пропади оно всё пропадом, что там Тано переживала до КХ-28, за этот чудодейственное средство от всех бед мира Асока могла отдать что угодно. И она отдавала. Она выложила наутолану все свои накопленные деньги, потом продала и квартиру, чтобы расплатиться за наркотики, переселившись в те ужасные трущобы, где Асока жила теперь. Далее юная наркоманка ради дозы вынесла из дома всё ценное и даже не ценное, лишь бы получить заветный флакончик с такой манящей ярко-синей жидкостью. А когда продавать было уже нечего, тогрута стала прибегать к воровству. Асока знала, что это было неправильно, что так поступать не следовало, но она не могла остановиться. Её желание избавиться от боли было куда сильнее, чем голоса разума и совести, и тогрута смирилась, просто закрыла глаза на то, что она делала, стараясь не думать вообще ни о чём, кроме как поскорее бы раздобыть заветную дозу и отправиться гулять в очередной бар, радоваться жизни вопреки тому, что тем, кого она любила, Асока была абсолютно безразлична.

Вот и сейчас Тано спешила прийти в наркопритон, разыскать хорошо знакомого ей наутолана и прикупить очередную дозу наркотиков. Тем более, что из-за внезапного появления настоящего Скайуокера сегодня её ощущение боли было куда сильнее обычного, а значит и желание избавиться от него утраивалось, если не удесятерялось.