Ты у него одна

– Посмотрим, как он не зассыт и мужиком окажется, когда его беременная баба на дыбе повиснет…

А эта самая «баба» стояла в тот момент на перроне и самозабвенно врала горячо любимому супругу.

– Все будет хорошо, миленький. – Она гладила щетинистую щеку Данилы пальцами и удивлялась – отчего это у него столько тоскливой озабоченности в глазах. Словно навсегда ее провожает. Словно не чает ее увидеть снова. Не выдержав, она спросила: – Ну что ты на меня смотришь взглядом побитой собаки?! Не на всю же жизнь я уезжаю! Как только свистнешь, так сразу и вернусь.

«Свистнуть бы… успеть, – тоскливо подумалось ему, и он, перехватив ее пальчики, приложил их к губам. – До чего же паскудно на душе… До чего же паскудно. И не столько от страха перед неизбежным, сколько от страха за нее. Необузданного, первобытного страха…»

– Эй, Данила. Ты чего замер? – Она нетерпеливо потянула пальцы из его руки. – Поезд на подходе, идем, наше посадочное место в другом конце перрона.

Муж подхватил ее чемодан, сумку, продернул между пальцев еще и объемистый пакет, в который она зачем-то сунула три пары обуви, и скорыми шагами пошел на другой конец платформы. Эльмира засеменила следом. Пока все шло по намеченному плану. Немного печали во взгляде, чуть разбавленном скорбью из-за грядущего расставания. Совсем чуть-чуть суетливой растерянности. Нервозности совсем мало-мало. Всего по капельке. Ровно настолько и затем, чтобы усыпить его бдительность. Затем, чтобы, не дай бог, не увязался в провожатые и не испортил все, что она задумала. Он совершенно не должен ничего заподозрить. Ни-че-го. Ни того, что она собирается выйти из вагона через пару остановок. Ни того, что собирается жить потом на своей бывшей даче. Он же в жизни не догадается, что она там. Она бы и сама до этого никогда недодумалась, кабы не звонок Валечки неделю назад. Валечка купила дачу ее покойных родителей пару лет назад. И ничего, была вполне довольна покупкой. Но с месяц назад засобиралась вдруг к дальним родственникам куда-то в Бельгию. И слезно, уж очень слезно просила приглядеть за дачкой. И ремонт-де она там сделала по евростандарту, и портьеры понавешала дорогущие, и саженцев экзотических понасажала (можно подумать, они в нашей лютой центральной полосе перезимуют). Одним словом, Валечка очень кстати выклянчила у нее обещание наезжать туда хотя бы раз в неделю. Эльмира пообещала и через час забыла, окунувшись с головой в решение собственных проблем. Но как только Данила заговорил об отъезде, о том, что в городе ей оставаться нельзя – ни к чему и опасно, – она тут же вспомнила об отцовской даче, которая, правда, уже перестала быть их собственностью, но все же не была совсем уж чужой…

– Девушка! – Проводница строго свела брови, подведенные почти до самых висков. – Не стойте в тамбуре.

– Почему? – озадачилась Эмма, которой не терпелось покинуть вагонную духоту.

– Не положено! – отрезала проводница и пошла прочь, сердито ворча себе под нос. – Умнее всех здеся… Ишь, умные нашлися… Шла бы себе в купе да умничала тама…

В купе Эмме идти не было нужды. Ее пункт назначения приближался, и таскаться по тесному проходу купейного вагона с ее объемным чемоданом, сумками и пакетами было занятием не из приятных…

– Шаповалово… Шаповалово… Кто до Шаповалава, просыпаемся, – визгливо орала минут через десять проводница, барабаня в двери купе. – Не проспите Шаповалово…

Она дошла до Эммы, неприязненно уставилась на нее и на ее поклажу и язвительно поинтересовалась:

– Тоже, что ли, сходишь?

Эмма согласно кивнула и попыталась было улыбнуться. Но проводница не приняла подачу, а лишь еще более озлобленно прошипела, открывая дверь вагона:

– Обманывают мужиков, шалавы. Дурють мозги как хотят. Мужик проводил в командировку на месяц, а она на другой станции спрыгивает…