Ты у него одна

Дом номер восемнадцать мало чем отличался от двух его братьев-близнецов, располагавшихся по переулку Краснова. Шлакоблочные, обложенные красным кирпичом дома в полный голос заявляли о жуткой нищете их обитателей и вопиющем равнодушии городских властей. Оторванные куски железа норовили сорваться с крыш и обрушиться на прохожих. Оконные рамы казались слепленными из пластилина, которым в изобилии были промазаны стекла. Подъездные двери либо отсутствовали, либо кривобоко висели на поржавевших петлях. Водосточные трубы гнусным ржавым придатком свисали с крыш, не будучи в состоянии нести свою службу.

И вот в таком благословенном «раю» пришлось жить покойной Елене и ее убиенному брату Александру. Здесь прошли их детство, сопливое, хулиганское, нищенское и полуголодное. А также отрочество и юность. С содранными в кровь коленками, рогатками под подушкой и в перелицованных тряпках.

«Безрадостно, уныло и бесперспективно», – сделала вывод Эльмира и невольно поежилась под пристальным взглядом пожилой тетки в платке, спущенном на самые глаза. Хорошо, что она явилась сюда в таком демократичном наряде. Будь на ней ее обычные шмотки, ни за что бы не разговорить ей Ленкину мать, а так еще надежда теплилась.

Дверь квартиры номер три распахнулась, стоило ей лишь раз в нее стукнуть. Словно за порогом стояли и ждали ее визита. Она точно знала, что не ждали. Адрес был получен давно от тети Зины, и она о нем почти забыла, но обстоятельства вдруг настоятельно потребовали внести некоторые коррективы в ее самодеятельное расследование, поэтому она и оказалась здесь.

– Здравствуйте. – Эмма приподняла с глаз очки, закрепив их на темечке. – Можно войти?

Женщина в простеньком чистеньком платьице отступила в сторону, впуская Эльмиру в квартиру. Впустила, не спросив, зачем она пожаловала. Молча указала ей рукой в сторону дверного проема, завешенного бамбуковой шторой, и пошла следом.

Комната была одна. С выкрашенными в нежно-розовый цвет стенами с милыми занавесочками на окнах и красивой самодельной мебелью, она производила бы приятное впечатление, если бы не два огромных цветных портрета на стене. Портрет дочери и сына с траурными лентами наискосок в нижней части рамы. И если на портрете Александра Эмма не задержала взгляда… почти, то в лицо Елены она просто впилась глазами.

Она не была красавицей, эта девушка, нет. В лице была заметна даже некая асимметрия. Но вот глаза… Они были удивительны, как сама форма, так и взгляд, которым Елена смотрела в объектив фотоаппарата. Эмма затруднилась бы сказать, что более всего поразило ее: их цвет – необычайно лазоревый или выражение, загадочное, с налетом задумчивости. Мужикам, наверное, нравится, когда на них смотрят с такой вот таинственной поволокой, таящей в себе нечто непостижимое. В них, должно быть, мгновенно просыпается инстинкт зверя – познать, понять, покорить.

Вот и Данила, видимо, купился именно на этот взгляд. Ничего другого в лице не было, что могло бы увлечь.

Эльмира усиленно пыталась подавить охвативший ее приступ ревности. И, что уж совсем было стыдно, с удовлетворением подумала, что девушка уже давно мертва. Это было кощунственно, гадко, подло, но подумалось…

– Присаживайтесь. – Женщина указала ей на резной дубовый стул, стоявший под портретами. – Это дети мои… покойные. Погибли оба… Убили их…

Она говорила без надрыва, без слез в голосе, но столько вселенской скорби было в этих нескольких словах, что в горле у Эммы неприятно запершило.

– Вас как зовут? – спросила она у нее, поразившись, как похожи мать и покойный сын между собой. Невзирая на возраст, мать Александра оставалась очень привлекательной.

– Мария… Мария Ивановна… А вы кто?

– Я? Я… Зойка. – Язык просто не повернулся назвать свое истинное имя. – У меня к вам дело, Мария Ивановна.

– Слушаю вас… Зоя.

Как-то не так она назвала ее имя. То ли с какой скрытой насмешкой, то ли Эльмире просто так показалось…

– Марь Иванна, дело в том, что Ленка, извините, Лена взяла у меня одну вещь. Взяла давно. И теперь мне эту вещь нужно непременно вернуть. А я не представляю как…

– Я тоже! – Мария Ивановна резко поднялась с места, тем самым давая понять, что аудиенция окончена.

– Я с вас и не требую ничего, бога ради! – Эмма всплеснула руками, больше всего боясь, что ей укажут на дверь, а она не сможет быть той бестией, в образе которой явилась сюда, и не сможет нахамить и потребовать сделать то, ради чего пришла. – Мне просто нужен адрес.