Ты умрешь влюбленной

Косые солнечные лучи прорезали витражи холла, золотя панели из дуба и белые стены, оживляя мраморных нимф в греческих туниках и бросая на все предметы тонкие линии. Восточный ковер убрали, рояль будто парил над каменным полом. Все расселись по мягким креслицам. Дядя Филипп, аляповато-элегантный в темно-коричневом костюме с ярко-желтым галстуком и в синих туфлях, уселся у регистрационной стойки, громко заявив, что ему не на что смотреть. С ним был его верный Оскар. Инвалидное кресло дедушки Абеля, одетого в смокинг, подкатили ближе к окнам. Справа от него на стуле сидела Кароль, потупившаяся и пугливая, как лань. Вере дедушка Абель велел сесть слева от себя, периодически он пытался дотянуться до ее колен, но ей, несмотря на больную ногу, все же удавалось увернуться. Ксавье сидел у противоположной стены – он был в черном смокинге с ярко-оранжевой бабочкой, его неизменные усы чикагского гангстера блестели в лучах заходящего солнца. Зализанные назад волосы походили на шлем вороненого серебра.

Даниель сидел у рояля с поднятой крышкой и колдовал ключом для настройки, положив электронный камертон на клавиши. Он надел белую футболку, синие джинсы и выглядел в своих очках как студент, а не сын миллиардера. В воздухе плавали ноты в разных тональностях, он подбирал нужные, подкручивая струны.

Не было только Сильвии и Зои.

Солнце постепенно садилось. Ксавье поднялся и проверил объектив камеры, вставленной в круглую лампу, поправил зонтики для съемки и глянул на часы.

Тени сдвигались в сторону, стало темнеть, но Сильвия не появлялась, хотя она должна была, наверное, открыть их маленький вечер речью, сказать несколько слов о покойном. Она ведь так хотела, чтобы свет падал косыми лучами.

Не случилось ли чего?

Вера принялась нервничать и ерзать в кресле. Ведь не было и Зои. Наверняка что-то стряслось. Она было собралась встать и подойти к Даниелю, скрупулезно настраивающему рояль и как будто ничего вокруг не замечающему. Но к ней обратился дедушка Абель, спросив, ходили ли они смотреть на бухту Кавалер с самой высокой горы. Вера ответила вежливо и развернуто, к ним подключился Ксавье. Дядя Филипп был сегодня чрезвычайно оживлен и все время вставлял язвительные реплики. Он требовал начать вечер с шампанского, но его просьбы игнорировались. Вера безуспешно делала Даниелю знаки, параллельно рассказывая, какие потрясающие вокруг Шато де Пон Д’Азура виноградники.

В конце концов она не выдержала и поднялась, сделала два шага, но на нее вдруг наскочил кто-то в белой пачке умирающего лебедя. И тут же грянул рояль. Вера, опешив, упала в свое кресло, наконец сообразив, что налетела на нее Зоя.

Сестру Эмиля было не узнать. Вера никогда ее не видела в белом. Без макияжа лицо казалось прозрачным, брови бесцветными, губы отливали синевой, черные волосы, зачесанные назад и собранные в низкий пучок, обнимал ободок из перьев. Зоя была в балетной пачке и пуантах. Руки и ноги обтянуты белым нейлоном так, что не проступал ни один ее шрам. Она невесомо, касаясь каменного пола лишь кончиками пуантов, перенеслась в центр холла и взмахнула руками, приступив к партии. Даниель так резко перешел от настройки к игре, что Вера не сразу сообразила: он заиграл Чайковского, тот самый момент из балета «Лебединое озеро», который каждый человек постсоветского пространства знает по фильму «Кавказская пленница», – месть Натальи Варлей Этушу.

Зоя парила по холлу в лучах заходящего солнца на фоне греческих колонн, свода арки и старинного гобелена, столь искусно изображая лебедя, что у Веры закралось подозрение – балету она училась с детства.

Это был кусок финальной сцены первого акта, где Одетта обнимает принца под печальную мелодию, а потом выбегает Злой гений, и музыка тревожно взлетает к потолку. Вера отсидела много часов с бабушкой в Мариинке, пока училась в музыкальной школе, поэтому хорошо знала все сцены.

Едва потух последний луч солнца и холл погрузился в полумрак, влетела вторая фигура в пачке и вспыхнул прожектор. Это оказалась Сильвия. Она была в черном – значит, изображала Одиллию. Вера поразилась ее худому телу, будто состоящему из одних только жил. Она изгибалась, как ветвь гибкой лианы.