Тыл-фронт

Ответ, казалось, удовлетворил командующего. Он встал, пристегнул шашку и направился в кабинет начальника штаба. За год командования армией барон ни разу не переступал порог этой комнаты. Русский генерал сухо ответил на его поклон, и сейчас же заговорил тяжелым, показавшимся барону трубным голосом и тяжелыми словами. Барон выжидающе взглянул на генерала Хата.

— Русский представитель приказывает, — перевел вдруг неестественным официальным тоном начальник штаба. — С 16 часов сегодня, до 16 часов завтра вывести из столицы все войска, танки, артиллерию. Подготовить части к разоружению и сдаче в плен. Господин Ковалев обещает информировать вас о положении наших войск на всем фронте. Для успешной сдачи в плен он требует от командующего и штаба точного и немедленного выполнения всех его распоряжений.

Ямада поклонился в знак согласия и приказал Хата просить Ковалева разрешить оставить солдатам охранного полка штаба армии оружие до прихода советских войск.

— Поясните генералу, что население Чанчуня ненадежное, — заключил барон.

Выслушав Хата, русский чему-то усмехнулся и отрицательно покачал головой.

— Он говорит, что население для него и его солдат неопасно, — перевел Хата ответ. — Оно опасно для нас…

— Я это и хотел сказать, — недовольно прервал начальника штаба командующий.

— Я тоже так передал, но господин Ковалев уверяет, что он отдаст мэру города приказ — и нас никто не тронет…

В этот же вечер генерал Ямада получил от русского представителя краткую информацию:

«За 20 августа сдалось в плен пятьдесят две тысячи солдат и офицеров Квантунской армии и двадцать шесть генералов. В том числе: командующий Первым фронтом генерал-лейтенант Кита Сэйтти и его командующие Третьей и Пятой армиями. Первой начала сдаваться в плен Третья армия, за ней Пятая. В Пятой армии первым сдался начальник штаба генерал Ковагоя, со своим штабом, подав пример своим войскам. Ковагоя заслуживает поощрения.

Командующий Третьим фронтом генерал-лейтенант Усироку Сцюи проявил непохвальное усердие, сдавшись в плен первым до полного пленения войск фронта. Советское командование сочло это неблагоразумным и отказалось пленить вышеупомянутого генерала до сдачи его войск в плен».

В конце информации было написано предупреждение:

«Гарнизоны Хутоуского укрепленного района и трех смежных с ним узлов продолжают сопротивление. Примите надлежащие меры. В противном случае завтра к исходу дня они полностью будут уничтожены и ответственность за гибель шести тысяч японских подданных ляжет на командование Квантунской армии…»

4

Федор Ильич оказался на редкость вынослив. Уже на пятые сутки его сознание полностью восстановилось, в глазах затеплилась жизнь.

Когда утром у его койки появился сопровождаемый сестрами военный врач, Бурлов открыл глаза и даже слабо улыбнулся.

— Будем жить, доктор! — шепнул он.

— Благодарите ее, — указал военврач на стоявшую за ним сестру. — Она теперь ваша кровная сестра.

Федор Ильич взглянул на сестру и изумился.

— Клава! — воскликнул он.

Она осталась в его сознании прочно. Еще сегодня, только очнувшись от тяжелого сна, вдруг припомнил склонившееся к нему ее заплаканное лицо, тихий голос, мольбу: «Берите, берите еще!» Но все это счел бредовым видением. Сейчас ее появление до некоторой степени казалось Бурлову продолжением этого долгого кошмарного сна.

— Почему вы здесь? — спросил он присевшую на кровать Клавдию.

— Работаю… Вас в Уссурийск сопровождала и осталась, — не глядя на Бурлова, отозвалась Огурцова. — Вам кровь требовалась, я и осталась, — дрогнувшими губами добавила она.

В ее глазах стояли слезы. Федор Ильич почувствовал щемящую боль. Ему сейчас так не хватало вот таких, заполненных слезами глаз, в которых бы стояли любовь, радость и хотя бы маленькая мольба: «Живи!» Даже для кремневого человека они безмерно дороги в такие минуты. В них вера в себя, в жизнь, в будущее, в человеческое постоянство и большую любовь.

— Вот где встретились! — тихо заключил Бурлов. — Наверно, думаете: в батарее надоедал, теперь здесь свалился на голову.