Тысяча и один день Никиты Сергеевича

Прошло еще полтора часа, и пресс-секретарь госдепартамента Уайт зачитал на пресс-конференции новое заявление, подписанное Гертером. Суть его коротко сводилась к следующему: «С послевоенного времени весь мир жил в страхе перед советскими намерениями. Правительство США не выполнило бы своего долга, если бы не предприняло меры по уменьшению и устранению опасности внезапного нападения». И далее: «В соответствии с Указом о национальной безопасности 1947 года президент отдал распоряжение о сборе любыми возможными методами информации, необходимой для защиты от внезапного нападения. Была разработана и приведена в действие программа, которая включала обширное воздушное наблюдение с невооруженных самолетов обычно по периферии, но иногда и путем проникновения. Не каждая конкретная миссия утверждалась президентом».

Надо признать, что и это заявление было сформулировано неудачно. Вопрос о том, кто же все-таки отдает в Америке приказ о полетах над Советским Союзом, не снимался. Центр тяжести перемещался на обвинение, что виноват сам Советский Союз. Из заявления следовало: такие полеты будут продолжаться и дальше. Большинство корреспондентов на этой пресс-конференции так и поняли — летали, мол, и будем дальше летать.

Президент так и не осознал, что, дав санкцию на полет У-2 1 мая, он поставил Хрущева в крайне трудное положение. Теперь ему было просто невозможно защищать политику разрядки с Соединенными Штатами, учитывая к тому же и возрастающую напряженность в советско-китайских отношениях.

Но и Хрущев не осознавал, насколько необходима была для Эйзенхауэра информация У-2. Причем не только для раскрытия советских военных секретов, но и для того, чтобы сдерживать нарастающую волну требований интенсивного наращивания американской военной мощи.

И еще один сбой. Хрущев явно не понимал, что, публично обличая американских генералов и сержантов, которые-де сами по своей прихоти могут развязать ядерную войну, он вынуждал президента взять на себя всю ответственность за полеты У-2, хотя советский премьер преследовал как раз противоположную цель. Но и в Вашингтоне не прислушались к мудрым словам посла Томпсона о том, что Хрущев пытается найти выход из создавшегося положения и продолжать политику разрядки…

Тут бы самое время вмешаться дипломатии, установить доверительные каналы связи. Но где были мудрые дипломаты? А Эйзенхауэра и Хрущева целиком поглотила борьба за спасение личного престижа как у себя дома, так и за рубежом. Да и была ли в то время возможность избежать иного развития событий?

С утра 11 мая толпы народа запрудили Крымский мост. Хрущев умело правил страной старым, испытанным еще в Древнем Риме способом — хлебом и зрелищами. И хотя день был рабочий, москвичи рвались в парк Горького посмотреть на останки американского самолета. Остряки тут же окрестили это «второй выставкой достижений американского народного хозяйства». Первая была год назад в Сокольниках.

В центре знаменитого своим пивом чешского павильона под ярким светом юпитеров лежал фюзеляж злополучного У-2, напоминающий черную змею. Зловеще выглядели и обломки остро скошенных крыльев.

— Проходите, товарищи, поживей, — покрикивали гиды. — Тысячи людей ждут своей очереди на улице!

Время от времени они включали магнитофонную запись советских радаров, сделанную Пауэрсом, и тогда павильон оглашался звуками их позывных.

Люди проходили мимо стеклянной витрины с тематическим названием «Снаряжение американского шпиона». Там были выставлены уцелевшие фотокамеры, катапультирующееся кресло, оранжево-белый парашют, карта полета и документы Пауэрса, его бесшумный пистолет, сигареты «Кент», пачки различной валюты, а также знаменитая булавка со смертельным ядом.

У выхода на маленьком столике лежала непременная книга отзывов посетителей. Десятки людей задерживались здесь и оставляли свои записи. Вот некоторые из них: «Позор Эйзенхауэру», «Смерть империализму!», «Какие вы друзья? Волки в овечьих шкурах!», «Мы, студенты, рады, что американский пират был сбит… Мы верим, что Никита Сергеевич сделает все в Париже, чтобы это не повторилось».

К четырем часам вход в парк был перекрыт. С Крымского моста к нему медленно подъехала «Чайка» в окружении черных «Волг». Это выразить свое возмущение прибыл Хрущев. Строгий и решительный, он шел к павильону, а за ним валила толпа корреспондентов. На этот раз он не улыбался.

Быстро осмотрев выставку, Хрущев взобрался на шаткое плетеное кресло. Он хотел, чтобы его могли видеть все. Тесным кольцом вокруг него расположились охрана и пресс-служба. Кто-то выкрикнул из толпы:

— Будет ли инцидент с У-2 иметь влияние на советское общественное мнение, когда Эйзенхауэр приедет в Москву?

Хрущев насупил брови и криво усмехнулся: