Тысяча и одна ночь. Том XIII

«Рисует ваш образ и глаза, и душа, и слух,И сердце моё – приют для вас, как и все во мне.И слово о вас приятней мёда в устах моих –Течёт оно, как течёт мой дух в глубине груди.И тонким, как зубочистка, вы меня сделалиОт мук, и в пучине слез от страсти потоплен я.О, дайте увидеть вас во сне! Ведь, быть может, выЛанитам моим дадите отдых от боли слез».

А потом четвёртый монах произнёс такие два стиха:

«Онемел язык – о тебе скажу немного:Любовь – причина хвори и страданий.О полная луна, чьё место в небе,Сильна к тебе любовь моя, безумна!»

А потом пятый монах произнёс такие стихи:

«Люблю я луну, что нежна и стройна и стан её тонок – в беде он скорбит,Слюна её схожа со влагой вина, и зад её тяжкий людей веселит.Любовью душа моя к ней сожжена, влюблённый средь мрака ночного убит.Слеза на щеке точно яхонт, красна, и льётся она точно дождь вдоль ланит».

А потом шестой монах произнёс такие стихи:

«Губящая в любви к себе разлукою,О бана ветвь, светило счастья взошло твоё!На грусть мою и страсть тебе я жалуюсь,О жгущая огнями роз щеки своей!В тебя влюблённый набожность обманет лиИ забудет ли поясной поклон и паденья ниц?»

А потом седьмой монах произнёс такие стихи:

«Заточил он душу, а слезы глаз он выпустил,

Обновил он страсть, а терпение разорвал моё.О чертами сладкий! Как горько мне расстаться с ним.При встрече он разит стрелою душу мне.Хулитель, прекрати, забудь минувшее –В делах любви тебе, ты знаешь, веры нет».

И остальные патриции и монахи тоже все плакали и произносили стихи, а что касается их старшего – Джвиса, то усилился его плач и завыванья, но не находил он пути к сближению с нею. А потом он произнёс нараспев такие стихи:

«Терпенья лишился я, ушли когда милые,Покинула меня ты, надежда, мечта моя,Погонщик верблюдов, будь помягче с их серыми –

Быть может, пожалуют они возвращение.Суров к моим векам сон в разлуки день сделался,И горе я обновил, а радость покинул я.Аллаху я жалуюсь на то, что в любви терплю, –Она изнурила тело, силу похитила».

И когда монахи потеряли надежду увидеть Зейн-аль-Мавасиф, их мнение сошлось на том, чтобы изобразить у себя её образ, и они согласились в этом и жили, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений.

Вот что было с этими монахами, обитателями монастыря. Что же касается Зейн-аль-Мавасиф, то она ехала, направляясь к своему возлюбленному, Масруру, и продолжала ехать, пока не достигла своего жилища. И она отперла ворота и вошла в дом, а затем она послала к своей сестре Насим, и когда её сестра услышала о её прибытии, она обрадовалась сильной радостью и принесла ей ковры и дорогие материи. И потом она убрала ей дом, и одела её, и опустила занавески на дверях, и разожгла алоэ, недд, амбру и благовонный мускус, так что дом пропитался их запахами и стал великолепнее всего, что бывает. А затем Зейн-аль-Мавасиф надела свои роскошнейшие материи и украсилась лучшими украшениями. И все это происходило, и Масрур не знал о её приезде, а напротив, был в сильной заботе и печали, больше которой нет…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Восемьсот шестьдесят третья ночь