Тысяча осеней Якоба де Зута

— Благодарю вас. Я… я надеялся услышать такие слова, — Узаемон отвечает де Зуту на незаданные вопросы с прямотой иноземца. — Первое: вас наверняка интересует, что написано в этом свитке. Думаю, вы помните, что Эномото… — от упоминания этого имени лицо де Зута мрачнеет, — …Владыка-настоятель храма в феоде Киога, где… где должна жить госпожа Аибагава, — голландец кивает. — Этот свиток… как сказать?., правила, законы, на которых основана вера ордена, храма. Эти законы… — «На японском сказать тяжело, — думает переводчик, вздыхая, — а на голландском все равно, что разбивать камни», — …эти правила… плохие, хуже всего, хуже, чем самое худшее для женщины. Приносят огромные страдания… это невыносимо.

— Какие правила? Что невыносимо, Огава, ради Христа?

Узаемон закрывает глаза. Не открывая их, отрицательно качает головой.

— По крайней мере, — голос де Зута срывается, — скажите мне: этот свиток может быть оружием против Эномото или устыдит его, заставив отпустить ее? Или этот свиток может принести свободу госпоже Аибагаве через магистратуру?

— Я лишь переводчик третьего ранга. Эномото — Владыка-настоятель. У него больше власти, чем у магистрата Широяма. В Японии прав тот, у кого власть.

— Значит, госпожа Аибагава должна страдать… невыносимо страдать до конца своих дней?

Узаемон медлит с ответом.

— Один друг в Нагасаки хочет помочь… если честно.

Де Зут не глупец:

— Вы собираетесь спасти ее? Есть надежда на успех?

Узаемон вновь медлит.

— Не он и не я на пару. Я… покупаю помощь.

— Наемники — рискованные союзники. Нам, голландцам, это известно хорошо, — голова де Зута работает, как абак, просчитывая последствия. — Но как вы сможете вернуться на Дэдзиму после всего? И ее вновь схватят. Вам придется скрываться… вечно… и… тогда почему… зачем стольким жертвовать… всем? Если только… о — о.

На мгновение мужчины не могут смотреть друг другу в глаза.

«Теперь ты знаешь, — думает переводчик. — Я тоже ее люблю».

— Я дурак. — Голландец трет зеленые глаза. — Какой же дурак…

Двое малайских рабов спешат по Длинной улице, разговаривая на своем языке.

— …но почему вы помогали мне с моими… моими ухаживаниями за ней, если вы тоже…

— Ей лучше жить здесь, чем в плохой семье или высланной из Нагасаки.

— И все же вы доверяете мне это… — Якоб касается футляра… — никак не используемое свидетельство?

— Вы тоже хотите, чтобы она обрела свободу. Вы не продадите меня Эномото.

— Никогда. Но что мне делать со свитком? Я же здесь под замком.

— Ничего не делать. Если мы ее спасем, то мне свиток не понадобится. Если не спасем… — Заговорщик отпивает из чашки. — Если не спасем, если Эномото узнает о существовании свитка, он будет охотиться за ним в доме моего отца, в домах друзей. Правила ордена — очень, очень секретные. Эномото убьет любого, чтобы вернуть свиток. Но на Дэдзиме у него власти нет. Здесь он не будет искать, я уверен.

— Как мне узнать, удалось или не удалось?

— Если удастся, я пришлю сообщение, как только смогу, когда будет безопасно.

Де Зут потрясен разговором, но его голос тверд:

— Вы будете в моих молитвах, всегда. Когда вы встретитесь с госпожой Аибагавой, скажите ей… скажите ей… просто скажите ей об этом. Вы оба будете в моих молитвах.

Глава 23. КЕЛЬЯ ЯИОИ В ДОМЕ СЕСТЕР ХРАМА НА ГОРЕ ШИРАНУИ

За несколько минут до рассвета восемнадцатого дня первого месяца

Экономка Сацуки берет девочку Яиои, у которой на губах материнское молоко. В свете огня очага и восхода слезы Сацуки видны всем. Ночью не было свежего снега, и потому тропа вниз — к ущелью Мекура — проходима, и двойняшек Яиои отнесут в мир внизу этим утром.

— Как можно, экономка, — мягко упрекает настоятельница Изу. — Вы помогли нам с дюжиной Даров. Если сестра Яиои понимает, что она не теряет крохотных Шинобу и Бинио, а просто посылает их в новую жизнь, в мир внизу, конечно же, и вы можете лучше контролировать свои слабости. Сегодня у нас праздник, а не поминки.

«То, что тебе представляется «слабостями», — думает Орито, — я называю сочувствием».

— Да, настоятельница, — экономка Сацуки сглатывает слезы. — Просто… они такие…

— Без приношения Даров, — Яиои словно читает по памяти, — реки феода Киога пересохнут, все саженцы увянут и все матери станут бесплодными…

До ночи побега и добровольного возвращения Орито посчитала бы эти слова презренно покорными. Сейчас она понимает — только вера в то, что продолжению жизни нужны их жертвы, дает им силы примиряться с необходимостью разлуки. Акушерка укачивает голодного сына Яиои Бинио:

— Твоя сестра закончила. Позволь матери немного передохнуть.

Настоятельница Изу напоминает: «Мы говорим «носительница», сестра Аибагава».

— Вы говорите настоятельница, — отвечает Орито, — но я — не «мы».

Садае высыпает угольные крошки в очаг: они вспыхивают и плюются огнем.

— Мы, — Орито встречает пристальный взгляд настоятельницы, — пришли к взаимопониманию, помните?

«Наш Владыка-настоятель, — читается во взгляде настоятельницы, — еще скажет последнее слово».