Тысяча осколков тебя (ЛП)

Я не оформила доску для записей открытками и рисунками, которые считала вдохновляющими. В углу не было мольберта с последним холстом, я вообще рисую в этом измерении? Нет книжных полок. Нет книг. Хотя, я надеюсь, что у Маргарет в этом измерении есть какая-нибудь продвинутая электронная книга в серьгах или что-то в этом роде, но вероятность этого, кажется маленькой. Она не кажется человеком, увлечённым книгами.

На одежде в моем шкафу много бирок с именами дизайнеров, которые я узнаю, некоторых я не узнаю, но думаю, что они тоже шикарные. Ничто из этого не похоже на одежду, которую я ношу дома, вместо этого они все либо цвета металлик, либо пластиковые, либо кожаные, все жесткое и блестящее. Может быть, я должна быть рада, что деньги семьи Кейн в этом измерении очевидно продержались на несколько поколений дольше, но всё, о чем я могу думать — это насколько холодна эта жизнь.

Теперь мне придется жить ей.

Моя ладонь сжалась вокруг Жар-птицы. Я могла бы его снять, если бы захотела, поскольку, казалось, мне не нужны напоминания. Но даже мысль о том, чтобы это сделать, ужасает меня. Вместо этого я закрываю глаза и представляю, что она помогает мне перелететь в новое место, не в эту жизнь или в мою старую, но в новую, блестящую реальность, где всё хорошо и ничто не может снова причинить мне боль.

Мои ноги подгибаются, и я плюхаюсь на безупречно заправленную постель. Я лежу там долгое время, свернувшись калачиком, желая попасть домой, в свой настоящий дом более отчаянно, чем я когда-либо чего-либо желала.

 

Глава 4

Лежа в чужом измерении на безупречно белой постели, больше неуютной, чем успокаивающей, я пытаюсь нарисовать изображение дома у себя в голове. Я хочу каждое лицо, каждый угол, каждую тень, каждый луч. Я хочу, рисовать свою реальность поверх этой, до тех пор, пока не скроется этот ослепляющий белый цвет.

Мой дом, мой настоящий дом, в Калифорнии.

Наш дом стоит не на пляже, он гнездится у подножья холмов в тени высоких деревьев. Он всегда чистый, но никогда не аккуратный. Книги стоят стопками и на полках почти в каждой комнате, мамины цветы произрастают в каждом уголке и годы назад мои родители покрыли весь коридор графитовой краской для рисования мелом, которая предназначалась для комнат маленьких детей, но прекрасно подходит для физических формул.

Когда я была маленькой, мои друзья были в восторге, когда я говорила им, что мои родители делают большую часть научной работы дома, и, приходя ко мне в первый раз, они оглядывались в поисках булькающих колб, или динамо-машин, или других устройств, которые показывают в фантастических фильмах. Но по большей части это значит, что бумаги стопками лежат на каждой плоской поверхности. Конечно, у нас было несколько устройств, но только несколько. Никто не хочет слышать, что теоретическая физика имеет меньшее отношение к блестящим лазерам, чем к цифрам.

В центре большой комнаты стоит наш обеденный стол, огромный круглый деревянный стол, который мама и папа по дешевке купили в Гудвилле, когда мы с Джози были маленькими. Они разрешили нам разрисовать его в радужные цвета, просто мазать краску руками, потому что они любили слышать наш смех и потому что на земле не было двух людей, которые меньше заботились о том, как выглядит их мебель. Джози думала, что забавно размазывать пальцами краску по спирали. Для меня, однако, это был первый раз, когда я заметила, как по-разному выглядят цвета, когда ты их смешиваешь, как они контрастируют друг с другом. Возможно, в эту минуту я влюбилась в живопись.

— Полагаю, ты думаешь что живопись не так важна, как физика, — сказала я Полу, сидя за мольбертом в тот день, когда он смотрел, как я работаю.

— Зависит от того, что ты подразумеваешь под словом "важна", — ответил он.

Я могла сразу же выкинуть его из комнаты. Почему я этого не сделала?

Мои воспоминания стали снами, потому что я задремала, даже не заметив этого. Всю ночь лицо Пола стояло у меня перед глазами, смотрело на меня, спрашивало меня, затевало что-то, чего я не могла понять. На следующее утро, проснувшись в этой холодной чужой постели, я не могу вспомнить сны. Я только знаю, что пыталась пойти за Полом и не могла сдвинуться с места.

На удивление, я не была дезориентирована. С той секунды, когда я открыла глаза, я знала, где я, кто я и кем я должна быть. Я помнила, что Пол сделал с моим отцом, что я никогда больше не увижу папу. Лёжа среди смятых белых простыней, я понимаю, насколько я не хочу двигаться. Мое горе как веревками связывает меня.

— Иди сюда, милая! — зовет тётя Сюзанна. — Время прихорошиться!

Нет, если только технологии в этом измерении не граничат с чудом. Я сажусь, вижу отражение своих сумасшедших кудрей в оконном стекле и испускаю стон.

Очевидно, мы собираемся на "благотворительный обед", хотя моей тёте совершенно все равно, куда будут направлены средства, она даже не помнит, для чего это. Это общественное событие — место, чтобы увидеть и быть увиденной, и это всё, что имеет значение для тёти Сюзанны.