Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть

Я дала эту клятву, потому что любила его так же сильно, как всегда.

Даже если мальчик, которого я любила, не любил меня больше.

Глава 7

Преданные губы и мучительная правда

Поппи

Держа смычок и виолончель одной рукой, я размяла другую. Пальцы то и дело немели, так что во время исполнения приходилось делать паузы и ждать, пока чувствительность восстановится. Но сегодня я знала, что как только Майкл Браун закончит свое соло на скрипке, ничто не помешает мне занять место на сцене. Я сыграю свою пьесу. И получу удовольствие от каждой секунды этого чуда — сотворения музыки.

Майкл опустил смычок, и публика разразилась восторженными аплодисментами. Он быстро поклонился и ушел со сцены с другой стороны.

Ведущий взял микрофон и объявил мой номер. Собравшиеся захлопали еще громче, приветствуя мое запоздалое возвращение в музыкальное сообщество.

Сердце забилось от волнения. Пришедшие на концерт родители и друзья встретили мое появление свистом и криками поддержки. Многие мои сверстники из числа музыкантов оркестра подошли со словами поддержки. Кто-то похлопал меня по спине. Я отвернулась, чтобы проглотить подступивший к горлу комок.

Расправив плечи, я отогнала нахлынувшую волну эмоций и, прежде чем сесть, кивком поприветствовала публику. Сверху пролился поток света.

Усевшись поудобнее, я подождала, пока установится тишина, и оглядела зал. Мои родители и сестры гордо восседали в третьем ряду. Мама и папа ободряюще улыбались. Айда и Саванна робко помахали мне.

Я улыбнулась в ответ, показывая, что заметила их, и напряглась от затрепетавшей в груди боли, увидев рядом с ними мистера и миссис Кристиансен. Элтон тоже помахал мне.

Не было только Руне.

Я не выступала два года. До того он не пропустил ни одного концерта с моим участием и, сидя в темном зале, с фотоаппаратом в руке, улыбался своей кривой улыбкой каждый раз, когда встречались наши взгляды.

Откашлявшись, я закрыла глаза, положила пальцы на гриф виолончели и поднесла смычок к струнам. Досчитала мысленно до четырех и начала. Прелюдия к сюитам для виолончели Баха считается технически сложной. Она была одной из моих любимых музыкальных пьес — с изысканной мелодией, быстрым ходом смычка и чудесным звучанием, эхом разносившимся по залу.

Каждый раз, находясь на сцене, я пропускала музыку через себя. Мелодия изливалась из моего сердца, и я представляла, что выступаю в Карнеги-холле. Моя самая заветная мечта. В этой мечте со мной была публика, такие же люди, живущие ради звучания идеальной ноты, с трепетом уносящиеся в путешествие звука. Они чувствовали музыку в своих сердцах и ее магию в своих душах.

Мое тело двигалось в ритме музыки, со всеми переменами в темпе, с взрывом финального крещендо, но, что самое главное, я забыла про онемение в кончиках пальцев.

Последняя нота отзвучала в воздухе. Я отняла смычок от вибрирующей струны и, склонив голову чуть набок, медленно открыла глаза. Свет на мгновение ослепил, но губы уже растягивала улыбка. Этот миг — когда музыка уже умолкла, а аплодисменты еще не начались — я ценила больше всего. Этот сладкий, сладкий миг, когда адреналин музыки разносится в тебе ощущением полноты жизни, словно ты завоевал весь мир, достиг высшего состояния просветления и безмятежности в чистейшей его форме. А потом грянули аплодисменты, и волшебные чары пали. С улыбкой опустив голову, я поднялась со стула и благодарно поклонилась. Держа руку на грифе виолончели, я машинально, по привычке, отыскала взглядом родных, прошлась по ликующим лицам спонсоров, скользнула взглядом вдоль задней стены и в первый момент даже не осознала, что вижу. Но сердце заколотилось, и глаза вернулись к левому углу. Он уже выходил через дверь, высокий, подтянутый парень с длинными светлыми волосами, одетый во все черное. Но прежде чем исчезнуть, он оглянулся в последний раз, и в полумраке блеснули кристально-голубые глаза…

Я даже раскрыла в изумлении рот, но прежде чем успела убедиться, что не ошибаюсь, блондин пропал за медленно закрывшейся дверью.

Неужели?.. Неужели он?..

Нет, твердо сказала я себе. Этого не может быть. С какой стати ему приходить сюда?

Ведь он ненавидит меня.

Тот взгляд в школьном коридоре, холодный и презрительный, сохранился в моей памяти и подтверждал это заключение. Конечно, я просто выдавала желаемое за действительное, воображая то, чего никак не может быть.

Еще раз поклонившись, я сошла со сцены, послушала трех выступавших после меня музыкантов и выскользнула через заднюю дверь. Мои родные и семья Кристиансенов уже ожидали на улице.

Первой меня заметила тринадцатилетняя Саванна.

— Попс! — крикнула она и, подбежав, обхватила обеими руками за талию.

— Привет всем. — Я тоже обняла ее. За Саванной, раскинув руки, подлетела одиннадцатилетняя Айда. Я стиснула обеих. Когда девочки отстранились, глаза у обеих блестели от слез.

— Что такое? — Я с нарочитой укоризной покачала головой. — Мы же договорились — не плакать. Помните?