Тысяча сияющих солнц

– Вот вам, мои юные друзья, история нашей страны: вторжение за вторжением, – подхватил таксист. – Александр Македонский. Сасаниды. Арабы. Монголы. Теперь Советы. Но мы вроде этих вот стен. Обветшавшие, полуразрушенные – а стоим. Ведь правда, бадар?

– Воистину так, – подтвердил Баби.

Через полчаса машина остановилась.

– Эй, вы, – позвал детей Баби. – Выходите и полюбуйтесь.

Дверь такси хлопнула – участники похода выбрались наружу.

– Вот они, – показал Баби. – Глядите. Тарик изумленно разинул рот. Лейла последовала его примеру.

Ничего столь величественного они в жизни не видели.

И вряд ли еще когда увидим, промелькнуло в голове у Лейлы.

Два колосса – два Будды – оказались куда больше, чем можно было судить по фотографиям. Гигантские скальные изваяния величественно взирали на мир с головокружительной высоты, как и две тысячи лет назад, когда у их подножия тянулись по Шелковому пути караваны. Словно сыр дырками, статуи были изъедены многочисленными пещерами.

– Перед ними я такой маленький, – пробормотал Тарик.

– Поднимемся наверх? – спросил Баби. – А разве на статуи можно забраться? – не поверила Лейла.

Баби с улыбкой подал ей руку: – Идем.

Восхождение по узкой, вырубленной в камне темной лестнице Тарику далось нелегко: одной рукой он опирался на Лейлу, другой – на Баби. Ходы пронизывали скалу во всех мыслимых направлениях, и в конце их был свет.

– Осторожнее ставьте ноги, – голос Баби громким эхом отразился от стен. – На ступеньках легко упасть.

Местами лестница нависала над пропастью. – Не смотрите вниз, дети. Глядите прямо перед собой.

Когда-то Бамиан был средоточием буддизма, пока в девятом веке сюда не пришли арабы, исповедующие ислам, рассказывал Баби. Пробитые в песчанике пещеры служили жилищем для монахов и давали пристанище паломникам. Монахи расписали стены и потолки своих келий прекрасными фресками.

– Одно время здесь жило до пяти тысяч монахов.

Когда они добрались до вершины, Тарик задыхался от изнеможения. Баби тоже тяжело дышал. Но глаза у него горели.

– Мы у них на макушке. – Баби вытер лоб платком. – Здесь есть впадина, откуда можно выглянуть наружу.

Скалистый выступ нависал над долиной. В нем была выемка, с трудом вмещающая троих. Отсюда открывался чудесный вид.

– Вы только посмотрите! – воскликнула Лейла.

Баби молча улыбнулся.

Лоскутки полей, куда ни глянь. (Озимая пшеница, люцерна и картошка, поделился сведениями Баби.) Вдоль полей растут тополя, течет вода в арыках. Фигурки людей сверху такие крошечные! (На склонах растет рис и ячмень, продолжал Баби.) Осень, идет уборка урожая, зерно сушится на крышах саманных домиков. Вдоль главной улицы городка тоже тополя, в их тени расположились лавочки и чайханы. За городком, за полями и ручейками краснеют голые подножия гор, и над всем этим, над просторами Афганистана сияет заснеженный хребет Гиндукуша.

Небо над головой безукоризненно голубое, ни облачка.

– Как тихо, – прошептала Лейла. Маленькие лошади и овцы внизу перемещались в полнейшем безмолвии.

– Вот что сильнее всего врезалось мне в память, – кивнул Баби. – Тишина и спокойствие. Мне хотелось, чтобы вы тоже это испытали. И еще мне хотелось, чтобы вы воочию убедились, какое у вашей страны наследие, прикоснулись к ее богатому прошлому. Чему-то вас могу научить я. Что-то вы почерпнете из книг. Но есть и такое, что надо увидеть собственными глазами. И прочувствовать.

– Смотрите, – отозвался Тарик.

Над деревней парил ястреб.

– А ты маму сюда привозил? – спросила Лейла.

– Много раз. И до рождения мальчиков, и после тоже. Мама обожала приключения, была такая бойкая, жизнерадостная. А как она смеялась! Вот почему я на ней женился – мне вскружил голову ее смех. Честное слово. Устоять было невозможно.

Волна любви захлестнула Лейлу.

Баби теперь всегда будет вспоминаться ей таким: локти на каменной стенке, руки подпирают подбородок, глаза щурятся от солнца, волосы треплет ветер…

– Схожу посмотрю пещеры, – сказал Тарик. – Только осторожнее.

– Слушаюсь, Кэка-джан[30].

Три малюсеньких человечка внизу беззвучно переговаривались о чем-то. Над их головами трепетали желтые, оранжевые и красные листья.

– Я очень тоскую по мальчикам, – признался Баби. Глаза у него заблестели от непролитых слез, подбородок задрожал. – Может, по мне этого не видно. Мама – она вся как на ладони, и в горе, и в радости. Я – другой. Но смерть мальчиков меня просто подкосила. Дня не проходит, чтобы… Это так тяжело, Лейла. Так тяжело.

Баби вытер рукой глаза. Голос его пресекся. Сжав зубы, он несколько раз сглотнул.

– Какое счастье, что у меня есть ты, – помолчав немного, опять заговорил он. – Каждый день я благодарю Господа, что он даровал мне тебя. В черные дни, когда мама не помнит себя от горя, мне кажется, ты все, что у меня есть на этом свете.

Лейла припала к его груди. Баби вроде бы даже слегка напугался. Чуть помедлил, поцеловал дочь в макушку, неуклюже обнял.

Они немного постояли, тесно прижавшись друг к другу.

– Как бы я ни любил эту землю, порой мне хочется уехать отсюда, – признался Баби.

– Куда?