Тысяча сияющих солнц

Уборка да стирка, тряпка да жестяное корыто – так и прошла зима 1992 года. Иногда душа ее словно выходила из тела, взмывала в воздух – и тогда Лейла видела саму себя, склонившуюся во дворе над корытом, рукава закатаны, распаренные руки трут в мыльной воде белье Рашида, и ее охватывало непередаваемое одиночество, словно она на необитаемом острове, а вокруг ни души, только вода до самого горизонта.

Когда на дворе было слишком холодно, Лейла бездельно слонялась по дому, неумытая и непричесанная, водила пальцем по стене – передняя, лестница, вверх, потом вниз, – пока не натыкалась на безрадостный взгляд Мариам – та перебирала на кухне белый перец или разделывала мясо. Сумрачное молчание окутывало Лейлу, молчание, пышущее ненавистью, словно нагретый летом асфальт жаром, и она удалялась в свою комнату, садилась на кровать и безучастно смотрела, как за окном падает снег.

Как-то Рашид взял ее в свою обувную лавку-мастерскую.

Шагая рядом, Рашид нежно придерживал Лейлу за локоток, а ей было ужасно неловко в бурке: во-первых, с непривычки мало что видишь, во-вторых, так и норовишь наступить на подол, того гляди споткнешься и растянешься. Правда, бурка скрывает тебя от посторонних глаз, что само по себе неплохо. Лейле не хотелось, чтобы кто-нибудь из старых знакомых вдруг узнал ее и замер в удивлении, что с ней сотворила жизнь и до чего Лейла докатилась.

Лавка Рашида оказалась больше и светлее, чем Лейла себе воображала. Он усадил ее за свой захламленный верстак, весь в обрезках кожи и старых подошвах, показал свои молотки, колодки, абразивный круг. Голос у него был громкий и гордый.

Потом Рашиду вдруг вздумалось залезть ей под бурку и погладить по голому животу. Пальцы у него были холодные и шероховатые – и Лейле сразу вспомнились руки Тарика, мягкие и сильные, с выступающими жилами на тыльной стороне ладони, которые почему-то всегда ее особенно трогали.

– Быстро растет, – произнес Рашид. – Крупный мальчик родится. Настоящий пахлаван, совсем как его отец.

Лейла быстро одернула платье. Когда Рашид высказывался в этом духе, душу ее наполнял страх.

– Как у тебя складывается с Мариам?

– Все замечательно.

– Это хорошо.

Лейла не стала рассказывать мужу про их первую серьезную схватку несколько дней назад.

Она зачем-то спустилась в кухню. Мариам выдвигала ящик за ящиком – заглянет внутрь и с грохотом захлопнет. Куда-то запропастилась длинная деревянная ложка, которой Мариам мешала рис.

– Куда ты ее положила? – повернулась Мариам к Лейле.

– Я? – удивилась Лейла. – Да я ее в глаза не видела. Я и в кухне-то почти не бываю.

– Я заметила.

– Это что, упрек? Ты же сама хотела.

Если хочешь поменяться со мной, я могу заниматься готовкой.

– Значит, у ложки выросли ножки, и она – топ-топ-топ – ускакала. Ты это хочешь сказать?

– Я хочу сказать… – Лейла еле сдерживалась, хотя обычно покорно сносила ехидные замечания и тыканье пальцем, – хочу сказать, что ты ее, наверное, не туда положила.

– Не туда? – Мариам рывком выдвинула ящик. Ножи звякнули. – Ты здесь сколько обретаешься, несколько месяцев? А я в этом доме прожила девятнадцать лет, дохтар-джо. И эта ложка всегда лежала здесь. Ты еще и первую пеленку не успела обкакать, а ложка уже была тут.

– И все-таки, – Лейла стиснула зубы, – может, ты ее переложила и забыла?

– А может, это ты ее спрятала, чтобы позлить меня?

– Низкая, жалкая женщина, – вырвалось у Лейлы.

Мариам вздрогнула всем телом и поджала губы.

– А ты – шлюха и воровка. Вороватая потаскуха, вот ты кто!

В общем, крику было много. Правда, до битья посуды дело так и не дошло. А вот разных дурных слов женщины не жалели – Лейла до сих пор краснела, стоило ей вспомнить, какие выражения ей довелось употребить. И как легко, оказывается, вывести ее из себя – фу, как стыдно!

С тех пор жены не разговаривали друг с другом. Однако в глубине души у Лейлы копошилось что-то вроде мстительного удовлетворения – она дала себе волю, досыта накричалась, выплеснула накопившуюся злость, облегчила душу.

А вот интересно, ведь Мариам, наверное, испытывает сейчас то же самое?

После ссоры Лейла убежала наверх, кинулась на Рашидову кровать, уткнулась лицом в подушку и заплакала навзрыд. Ей казалось, родителей убили только что, такое горе вдруг охватило ее. А Мариам в кухне все не унималась:

– Грязь на твою голову! Грязь на твою голову!

И внезапно у Лейлы перехватило дыхание. В ней впервые пошевелился ребенок.

7

Мариам 1993 год. Весна

Раннее утро. Мариам стоит у окна гостиной и смотрит, как Рашид выводит жену за калитку. Девчонка семенит впереди, выпятив живот, отчетливо видный под буркой, и держа руки перед собой. Рашид увивается вокруг нее с изяществом дорожного полицейского, оживленно жестикулирует, распахивает калитку, подает руку, поддерживает. Мариам точно слышит его слова: «Не оступись, мой цветочек, ставь ножку вот сюда, аккуратнее».