Константин Михайлович Станюкович

У ДОМАШНЕГО ОЧАГА

I

Василий Михайлович Ордынцев, неудавшийся литератор шестидесятых годов, худой, высокий, скромно одетый господин лет под пятьдесят, с длинной, окладистой, сильно поседевшей чёрной бородой, окаймлявшей болезненное желчное лицо, в исходе пятого часа торопливо шёл со службы домой, в Офицерскую улицу, усталый, голодный и очень раздражённый.

Ещё бы! Ордынцев только что имел совсем неожиданное неприятное объяснение со своим патроном, председателем железнодорожного правления, господином Гобзиным, один вид которого приводил в раздражение впечатлительного и нервного до болезненности Василия Михайловича.

И его самодовольная до нахальства улыбка, сиявшая на жирном и круглом вульгарном лице с модной клинообразной бородкой à la Henry IV, и наглый взгляд стеклянных рачьих глаз, и развязная самоуверенность суждений, тона и манер вместе с его чуть не обритой круглой головой, до смешного кургузым вестоном и крупным бриллиантом на красном толстом мизинце с огромным ногтем, и пренебрежительная любезность обращения с подчинёнными, апломб и старание быть совсем светским джентльменом, нисколько не похожим на мужика-отца, который из мелких рядчиков-плотников сделался миллионером и финансовым крупным тузом, — всё это до нельзя было противно изящной натуре Ордынцева в молодом, кончившем университет, Гобзине, и Василий Михайлович старался как можно реже встречаться со своим принципалом, ограничивая служебные свидания по обязанности самыми короткими деловыми разговорами.

Сегодняшнее свидание было особенно неприятно.

Один удар электрического звонка в маленьком кабинете Ордынцева призывал его к начальству в ту самую минуту, когда Василий Михайлович собирался уходить домой с портфелем, полным бумаг, — просидев на службе, за спешной работой, лишние полчаса. И вдруг его зовут в неурочное время!

— Что ему нужно? Должен, кажется, знать, что занятия кончаются в четыре часа, и люди хотят есть! — подумал, раздражаясь, Ордынцев и, захватив портфель, отправился недовольный наверх, в кабинет председателя правления.

— Мы, кажется, не видались с вами сегодня, Василий Михайлович, — любезно проговорил мягким тенорком, растягивая слова, очень полный молодой человек, хлыщеватого вида, франтовски одетый, протягивая через стол свою красную пухлую руку с короткими пальцами. — Покорнейше прошу присесть на минутку, Василий Михайлович. Пожалуйста! — указал он на кресло.

— Что прикажете? — нетерпеливо спросил Ордынцев тем официально-служебным тоном, не допускающим никакой фамильярности в отношениях, каким он всегда говорил с Гобзиным.

И не присел, а продолжал стоять.

— Господин Горохов ведь у вас занимается?

— Да. В тарифном отделе.

— Потрудитесь, Василий Михайлович, завтра объявить господину Горохову, что он нам более не нужен. Ну, разумеется, я велю выдать ему жалованье за два месяца, — снисходительно прибавил г. Гобзин.

Изумлённый таким распоряжением на счёт скромного и трудолюбивого Горохова, получающего 75 руб. в месяц, Ордынцев взволнованно спросил:

— За что вам угодно уволить Горохова?

Гобзин на секунду смутился. Дело в том, что он обещал графине Заруцкой непременно устроить какого-то её протеже, необыкновенно польщённый, что молодая и хорошенькая аристократка обратилась к нему с просьбой. Мест не было, и надо было кого-нибудь уволить, чтобы исполнить обещание, о котором она только что напоминала письмом!

— У меня есть основания! — значительно проговорил молодой человек после короткой паузы.

И, приняв вид начальника, он пододвинул к себе лежавшие перед ним бумаги и опустил на них глаза, как-бы давая этим понять Ордынцеву, что разговор окончен.

Но Ордынцев не намерен был кончать. «Скотина!» — мысленно произнёс он, чувствуя прилив злости, и бросил взгляд, полный презрения, на круглую выстриженную рыжеволосую голову своего патрона. Взгляд этот скользнул по письменному столу и заметил на нём письмо и рядом взрезанный изящный конвертик с короной.

«Так вот какие основания!» — сообразил он, ещё более возмущённый. На таких же «основаниях» уже были уволены двое служащих с тех пор, как Гобзин-отец посадил на своё место сынка.

И, видимо осиливая своё негодование и стараясь не волноваться, Василий Михайлович сдержанно проговорил:

— Но вед Горохов спросит меня: за что его лишают куска хлеба? Что прикажете ему ответить? Он четыре года служит в правлении. У него мать и сестра на руках, Ардалион Петрович! — взволнованно прибавил Ордынцев, и мягкая, чуть не просительная нотка задрожала в его голосе.

— У нас не благотворительное учреждение, Василий Михайлович! — усмехнулся Гобзин. — У всех есть или матери, или сестры, или жены, или любовницы, — продолжал он с весёлой развязностью, оглядывая свои твёрдые, большие ногти. — Это не наше дело. Нам нужны хорошие, исправные служащие, а господин Горохов не из тех работников, которыми следует дорожить… Он…

— Напротив, Горохов…