У каждого свой долг (Сборник)

— Пантелеймон Васильевич, — вывел его из этого состояния Забродин, — когда центр должен начать передачи для вас?

Ромашко вздрогнул.

— В моем расписании указано…

— Может быть, разберемся вместе?

Полковник достал небольшую карточку с нанесенными на ней типографским шрифтом обозначениями. Ромашко взял карточку дрожащими пальцами, долго смотрел, словно бы ничего не понимая, потом ногтем большого пальца подчеркнул какую-то цифру.

— Вот… Завтра…

— А время?

— Восемнадцать часов.

— Это среднеевропейское? По-московскому в двадцать?

— Да.

Забродин спрятал расписание, подошел к окну и засмотрелся на дерущихся воробьев. Он прекрасно мог разобраться в расписании сам, но так было нужно… Сейчас наступала самая трудная часть беседы…

— Пантелеймон Васильевич, мы можем принять эту радиограмму и без вас… Вы это понимаете?

— Да.

— Но я хочу просить вас помочь нам… И вам, вероятно, будет интересно знать, что передаст центр?

Ромашко по-прежнему смотрел в угол комнаты. Потом перевел взгляд на окно и наконец тихо произнес:

— Послушаю…

— Только я хотел бы вас предупредить…

— Можете не беспокоиться…

На следующий день, взяв с собой двух оперативных работников и Ромашко, Забродин приехал в номер гостиницы. Лунцов уже доставил туда радиопринадлежности.

В номере было душно. Несмотря на это, Забродин решил окно пока не открывать. Над городом нависли черные тучи, раньше времени стемнело. Вдали вспыхивали зарницы. Видно, скоро начнется гроза.

Ромашко был сдержан. Грубыми и неуклюжими руками не спеша расставлял на столе маленькие алюминиевые шкатулки — аккумуляторы, прилаживал контакты, ощупывал наушники и ручки приемника.

За несколько минут до назначенного срока вдруг где-то, совсем рядом, ударил гром. Ромашко сдернул с головы наушники и перекрестился. Потом нацепил наушники и стал сосредоточенно вертеть регулятор настройки.

Начавшаяся было гроза внезапно прекратилась, небо посветлело. Забродин раскрыл окно. Воздух был чист и прозрачен. Внизу блестела влажная асфальтовая мостовая, по которой нескончаемой вереницей тянулся людской поток.

Забродину захотелось влиться в этот поток, хоть на миг отвлечься от дел и почувствовать себя свободным…

Он обернулся. Ромашко быстро что-то записывал.

Когда телеграмма была расшифрована, Ромашко громко выругался и тут же перекрестился.

— Дьяволы. Четверых отправили на смерть, а меня успокаивают.

В телеграмме было написано:

«Осужденные о тебе ничего не знали. Будь спокоен. Почему ничего не сообщаешь? Ждем известий. Храни тебя бог!

Друзья».

Забродин все время держал в памяти двадцать третье июля. Эта дата не выходила из головы и у Лунцова. Первый прямой контакт с американским разведывательным центром.

Чем ближе эта дата подходила, тем сильнее волновался Лунцов. «Как воспримет центр сообщение своего агента? Поверит ли ему?»

Сеанс радиосвязи нужно проводить обязательно из района Борисова, который назначен Краскову, как пункт постоянного проживания.

Прошло больше месяца с того дня, как Лунцов возвратился из Борисова, где помог Краскову поселиться на частной квартире и устроиться работать монтажником на завод. Уже был составлен текст радиограммы с указанием домашнего адреса и места работы, о чем неоднократно запрашивал разведцентр. Теперь предстояло ее «отстучать» на ключе.

Красков подыскал в лесу укромное место. Накануне сеанса Забродин и Лунцов выехали в Борисов. Остановились в небольшой гостинице. Вечером к ним в номер пришел Красков.

— На пользу вам здешний воздух! — шутливо заметил Забродин после взаимных приветствий. И, прочитав в тоскливом взгляде его вопрос, сказал:

— Потерпите, потерпите еще… Нельзя вам сейчас к родным…

Красков рассказал о своем житье-бытье, и втроем они обсудили предстоящую операцию. Несколько раз перечитали текст радиограммы.

— Все будет нормально, товарищ полковник, — уверял Красков.

Гость ушел, Лунцов сразу уснул, а Забродину долго не спалось. Он еще долго курил. В шесть часов утра Забродин был на ногах. В лес приехали, когда тени были еще длинные, а на траве мелкими алмазами сверкала роса, так что ботинки и брюки сразу намокли.

По краям поляны, которую облюбовал Красков, горделиво возвышались высокие сосны. Рядом с золотистым, пахнущим душистой смолой толстым стволом, постелили брезент. На него поставили черную коробку передатчика, разложили кассеты аккумуляторов. С севера на юг, словно веревку для сушки белья, растянули антенну. Красков орудовал с аппаратурой: что-то привинчивал, что-то выдергивал, снова привинчивал, соединял.

Наконец, Красков в последний раз внимательно осмотрел все соединения и, довольный своей работой, повернувшись к Забродину, с гордостью произнес:

— Готово! Сколько?

— Десять минут.

Красков взял в руки телеграфный ключ и уселся на брезент, рядом с аппаратом. Придвинул к себе бумагу с записями. Оставалась минута. Красков сосредоточенно смотрел на циферблат.