У каждого свой путь в Харад

– Все, я готова.

– И году не прошло, – буркнул Крайт и добавил с издевкой: – Мы счастливы, мы в восхищении!

Спальня Гильды находилась на первом этаже. Там же, где располагались комнаты, предназначенные для постояльцев такого положения, как, к примеру, Миллек. Тут и мебель была попроще, и постельное белье совсем старое, да и сами комнатки размерами были немногим более шкафа.

Ее дверь была самой первой в череде дверей коридора нижнего этажа. Выходя, Гильда сразу же попадала в просторную залу с длинными деревянными столами и лавками, которую хозяева использовали в качестве столовой.

В этот ранний час она была еще пуста. Кто-то, кто встал раньше Гильды, зажег и расставил по столам керосиновые лампы. Гильда машинально подбросила дров в жерло круглосуточно горящего камина. На ходу закатывая рукава, прошла к плите, удивившись, что Крайт успел растопить ее.

Тесто опасно нависло над краями кадки, словно просилось на противень. Девушка разделила его на булки и отправила в нагревшийся духовой шкаф. Выдвинула из-под полок ларь с гречкой и, отмерив нужное количество, собралась идти с котлом к колодцу во дворе, чтобы промыть крупу. Она отодвинула занавеску на окошке, чтобы посмотреть, идет ли там снег.

Окошко замерзло, и ей пришлось подышать на стекло.

Во дворе рядом с каретой прибывших ночью постояльцев вольготно расположилась группа молодых людей. Один сидел на корточках на пороге открытой двери чужого экипажа и рассказывал, вероятно, что-то уморительное, так как остальные покатывались со смеху.

Гильда возмущенно фыркнула:

«Опять этот Груць вытворяет, что ему вздумается! Закон ему не писан, оно и понятно, но не понимаю я, к чему это? Лазят его дружбаны вечно по чужим вещам, как сейчас. – Из экипажа выглянула еще одна веселящаяся морда, нацепившая на голову женскую шляпку, которую Эллиноя сунула в карету в самую последнюю минуту. Гали не пришлось ей ни разу воспользоваться, и темно-фиолетовая шляпка из тонкого фетра с широкими полями и шелковыми лентами провисела на стенном крючке все время путешествия. Пока не была обнаружена этим молодцом. – Хотя, что интересно, они ни разу тут, на постоялом дворе, ничего не украли. Из баловства, что ли, лазят? Или чтоб сноровку не потерять? Или не могут упустить случая, чтобы не попугать? Все же страшно это, когда в твоих вещах кто-то копался, а ты даже приблизительно не знаешь кто. Даже если ничего не пропало. Вечно, как Груци эти ни приедут, все вокруг жалуются: то спальня вскрыта, то вещи из саквояжей разбросаны, то все перевернуто вверх дном… А так-то понятно, чем эти бедовые за пределами «Чистого поля» промышляют, тут и к гадалке ходить не надо. Лишь на их рожи наглые взглянешь, все как на бумаге черным по белому – ворье чистокровное. – Она вздохнула: – Вот что-то сейчас будет…» Девушка намотала на себя шаль и, поудобнее перехватив ручку котла, двинулась к входной двери.

Обычное повышенное внимание со стороны молодых мужчин не заставило себя ждать. Оно обрушилось на нее, стоило только Гильде сделать шаг за порог.

Мы подождали, пока стихнет свара,Не наше дело – в сердце лезть пожара.Из леса видно было боя поле,Друг друга там поубивали вволю.Когда дорезали всех проигравших,

И оборвали эполеты павших,Ушли, с собою унося потери,Чтобы тела друзей не сгрызли звери.Только тогда настало наше время,Мы – мародеры, сумеречное племя.К закату вечер, в сумерках выходим,И с обыском по всем телам проходим.Карманы, рюкзаки и фляжки –

Посмертно обворованы бедняжки.Коль повезет, найдем пяток колечек,Из металла символ верности сердечек.Уже без надобности им они – так что ж?Не снимется само – так пустим в дело нож.Отрежу палец, ведь ему не больно,Его убил не я – совесть довольна.Мы мародеры – мысль и слова корявы,

Но если и убьем, то для наживы – не забавы.За что судить нас, в чем наша вина?В том, что вокруг бесчинствует война?Я наблюдал уже не раз – глаголю,Людей как люди убивают вволю,У них на это право есть, а мнеНельзя пошарить в бывшей их суме?[3]

Расхлябанная галантность в разговоре, свойственная их среде, расцвела во дворе «Чистого поля» буйным цветом.