У каждого свой путь в Харад

– О, Гильда, звезда моего сердца, ты скучала по мне? – Молодой мужчина с торчащими в разные стороны волосами цвета соломы отделился от стены под окном, к которой прислонившись сидел. Он отряхнул замшевые брюки, отчего расправились складки на коленях. И согнулся в реверансе, подметая воображаемой шляпой дорожку под ногами девушки.

Гильда хмыкнула и, не обращая внимания на это представление, пошла в сторону колодца.

– Какой у тебя бантик на чепчике – это, поди, рыманская мода? А в Предгорье девчонки в таких спать ложатся – скажешь, путают что? Или это ты со сна перепутала и не ту шапчонку надела?

Девушка крутила барабан, вытаскивая ведро с водой.

– Тебе-то что об этом беспокоиться? На тебя самого ни одна шапка-то не налезет – ни ночная, ни вечерняя, все волосня прорвет…

Лицо говорившего парня пошло пятнами, а остальные засмеялись.

– Закрой рот, Патлатый, – она скучала по мне! Улыбнись же мне, детка, не скрывай своих чувств! Ты же любишь меня, а не этого быдлана! Мне нравится твоя шапочка. Мне вообще все в тебе нравится! – закричал из кареты тот, что нацепил на себя шляпку Гали. Совсем молодой еще невысокий черноволосый парнишка, который был моложе Гильды, пожалуй, лет на десять. – Твои красивые ручки не созданы для того, чтобы таскать котлы – брось его!

– Я-то брошу, ты только потом что есть будешь? – Девушка промывала крупу. Вода из колодца была ледяной, и кисти рук ее моментально покраснели. Она слышала, как в конюшне суетились всем семейством Крайты, обихаживая лошадей вновь прибывших.

– А мы Крайта готовить заставим! – рассмеялся говоривший, обнажив свои белоснежные зубы, и крикнул: – Крайт, ты не откажешь нам в любезности сготовить?

Крайт что-то ответил – его голос невнятно доносился из недр конюшни. По интонации в ответе угадывалось испуганное согласие.

Гильда закончила с гречкой, залила ее водой и тащила теперь к дому полный котел.

– Он-то сготовит, не сомневайся, только переварить это твоему желудку не будет никакой возможности. Я-то, ясный пень, эту бурду есть не буду, а вы с голодухи перетравитесь все как один. Возись потом с вами.

Снова все рассмеялись. Со стороны конюшни донесся возглас, на этот раз более четкий и в то же время тихий. Угрожающая интонация не сулила ничего хорошего и явственно сообщала: «Поговори еще у меня, приблуда!»

Парень, развалившийся на пороге рыманской кареты, оторвался от возни с резной курительной трубкой и повернул голову в сторону идущей девушки. Гильда знала его еще со времен своего прошедшего в Предгорье детства. Он был известной личностью в этих местах, и слава, сомнительная по своей сути, пришла к нему слишком рано.

Верно, они были ровесниками. Его веселые глаза обшарили девичий стан, надежно укутанный в шаль, и взлетели к лицу девушки. Бровь изогнулась, и в сдерживаемой улыбке дернулись уголки губ.

Это и был сам Груць, повадкой и вальяжностью он напоминал Гильде отъевшегося на амбарных мышах молодого кота.

– О, моя Гильда, рад видеть тебя! А я уж боялся, что ты сбежала от папаши Крайта! Мы у ворот, а ты не встречаешь нас и не плачешь от радости. Как так, Гильда, как так? Неужто мы не заслужили даже малой толики радости в твоих глазах?

– А что мне радоваться-то? – Гильда аккуратно, чтобы не расплескать воду на ноги, поднималась по ступенькам лестницы. – Вам вон мои чепчики не нравятся. А я их вообще-то только по одной причине ношу – чтобы в вашу еду моя шерсть не попала.

– Шерстяная Гильда – это ново! Смотри, Крайт прознает про это – начнет с тебя, как с овцы, еще и шерсть требовать! – пошутил тот, к ногам которого, признавая за своего, жались, по-щенячьи повизгивая, оба огромных Крайтовых пса. Они нещадно молотили хвостами по бокам и припадали на лапы. Вели себя совершенно неподобающим для взрослых собак образом, совершенно одурев от любви к этому человеку.

– Молодец, Рылец, ты превзошел меня в антигалантности, – с ехидством хохотнул Патлатый. – Я, по крайней мере, одну ее маленькую шапчонку обозвал ночным чепцом, а ты целую Гильду окрестил овцой.

– Это не я сделал, а Крайт, – вполголоса произнес Рылец. Глядящие на Гильду карие глаза, опушенные длинными ресницами, своим ласковым выражением словно извинялись за свою неуклюжую грубость. И он добавил значительно громче: – Я сам почитаю ее за королеву!

– Вы уж определитесь, кто я. А то по тому, что вы мелете, выходит, что я коронованная овца, – фыркнула Гильда.

Груць делано возмутился, округлил глаза и зацокал языком:

– Хамы, мерзкие людишки! Как вы могли допустить, чтобы она подумала так! Все, братья мои, жизнь кончена! Мы обидели даму нашего сердца! Она действительно не рада нам! Остается только пойти и сдаться властям!

Внимавшие ему соратники расположились кто где. Одни сидели на коновязи, кто-то примостился на притолоке у колодца, а кое-кто на крыше собачьей будки. Все разом засмеялись, и их громкий смех рассыпался по двору подобно мелкому граду.