Утомившись возлежанием на диване, он стал ходить, так сказать, по своим покоям, – из комнаты – через игрушечного размера прихожую – в кухню; оттуда – обратно, в комнату; туда и сюда, вновь туда и вновь обратно.
И даже сейчас, стоя у этого своего, выходящего на южную сторону, окна, он совершенно не чувствовал – самое главное – подъема, упадочного с начала этого дня, настроения.
Отрешенно обозрев происходящее на улице, он отошел от окна и вновь направился, иначе говоря, из одного конца своего домашнего жизненного пространства в другое. Остановившись в кухне около, недавно приобретенного, холодильника, купленного взамен прежнего, морально устаревшего, то есть, не современного, он, скорее машинально, чем осознанно потянул ручку его двери на себя.
Заглянув в освещенную, поблескивающую белизной и чистотой, уставленную всевозможными продуктами, емкость холодильника, он, вроде как бы удостоверившись, что все здесь в порядке, оставил его «в покое», – мягко, без какого-либо усилия закрыв его дверь. Не чувствовал он также и никакого аппетита, хотя время подвигалось к обеду в воскресный день, обеду всегда у него более позднему, чем в обычный, рабочий день.
Вернувшись опять в комнату, он опустился на диван и уже внимательно обвел взглядом то, что его окружало. Как и вообще во всей квартире, в основном здесь для жизни было, с его точки зрения, все, что необходимо не только одному, но и двоим… Сколько сил и времени, денег он положил на это. А ради чего? Семьи ведь так и не получилось… Встрепенувшись от этой неожиданно возникшей мысли, отвергая ее, как бритвенно-острую для себя, он также неожиданно начал думать о следующем.
«Разве человек существует для того, чтобы преимущественно в вещизме искать удовлетворение своему душевному обновлению, а не в созидании, – созидании самое лучшее – творческом? Что в конечном итоге намного, намного дешевле, так как подлинным созидателям, творцам /особенно это касается таких людей/ вряд ли есть время заниматься материальными сторонами своей жизни. Материалисты же никчемные будут всю жизнь неумолимо и алчно гоняться то за одной, то за другой модной безделицей. У меня же, лично, все есть теперь. И можно остановиться, сказать себе: «хватит!». Неужели же я, как только поменяется мода /он опять обвел взглядом то, что его окружало/, буду снова не воздержанно, до одури тратить время на покупки? Итак, мне уже пора остановиться, достаточно! У меня все есть!
Но дальше-то что делать, мне конкретно, если я, на свое горе, не только не рожден быть создателем, творцом, но даже по-настоящему не влюблен в свою профессию?» /Прямо после службы в армии он пошел работать станочником, фрезеровщиком на один крупный московский завод. Имея среднее образование и зарабатывая с годами хорошо, в то же время давно победив в себе такие вредные привычки – как курение и злоупотребление алкоголем, обеспечив себе таким образом отнюдь небедное существование, он, однако, работал просто добросовестно, – не более того, «без огонька», совершенно не стремясь сделаться непревзойденным, лучшим в своей профессии/.
Сиюминутного ответа на этот свой такой вопрос у него не было. Проблем же на сей счет: что ему делать в свободное от работы время, – у него ранее как-то не возникало: то, что делали в подобное время все рядовые люди вокруг, живущие в целом трезво, то делал и он, не без удовольствия копируя в этом плане их общую мерку жизни. Еще вчера подобная жизнь удовлетворяла его…
Он непроизвольно посмотрел на потолок, как бы разыскивая там ответ на данный вопрос. Неожиданно ему захотелось заглянуть в свой дневник, в свои некогда, говоря шуточно, летописные опыты. Привстав, он выдвинул ящик из письменного, фабрично-зеркально отполированного, стола и, разыскав там общую, довольно таки потрепанную, тетрадь, опустился с ней на диван.
На первой странице ее он прочел, самовлюбленную по молодости, надпись: «Новомиров Виктор Ярополкович. Мои наблюдения жизни».
Некогда, в одном журнале он прочел статью о пользе ведения дневника. И вот теперь, спустя вереницу лет, приготовившись к приятным его сердцу воспоминаниям, ощущал эту пользу в полной мере.
Перевернув эту, вроде как бы титульную, страницу дневника, он принялся читать.
«19 мая 1972 года.
Вес человечества, если подсчитать самостоятельно, считая, что каждый человек – взрослый, сейчас равен:
70 кг × 4 миллиарда человек = 280 миллионов тонн. Ого!
3 июня 1972 года.
Правду люди говорят: «Утро вечера мудренее». Вот и сегодня: как проснулся, то от вчерашней тоски не осталось и следа. А ведь в принципе все осталось по-прежнему…
26 июня этого же года.
Вчера, на Трифоновской улице /недалеко от ул. Горького!/ видел современные трущобы, где по сию пору обитают люди. Было страшное впечатление от вида этих перекосившихся, почерневших от времени, бревенчатых, 2-х этажных домов.
22 июля того же года.