У каждого своё детство (сборник)

Здесь же, в городе, мимо меня торопливо пробегали пешеходы, опоздавшие к распределению «вакантных» мест под ближайшим к себе укрытием, – укрытые газетами, бесполезными уже через мгновение, липнувшими к их – женским и мужским – головам и, вздернутым кверху, плечам. Из ближайшей ко мне водосточной трубы, «приютившего» меня таким образом дома, мини-водопадом уже низвергалась дождевая вода, бурливо устремляясь к бордюру тротуара. Вообще, дождевой, «небесной» воды на асфальте тротуара и улицы очень быстро становилось много. Особенно ее становилось много у бордюра тротуара: не под силу было с ней справиться сразу уличным канализационным, сточным решеткам. Гром, гремя уже над самой моей головой, как мне казалось, весело «разламывал» небо. За шиворот мне вода пока еще не бежала, но мои брюки выше колен и бо́льшая часть рубашки – уже были сильно забрызганы – намочены ею. Троллейбус, то ли застряв, как обычно, где-то, то ли, как и я, пережидая грозу, не шел. И, от нечего делать, я стал еще и размышлять, например, над тем, что Земля, наша планета, – это своего рода теплица с голубого цвета стеклами, через которые на нас светит, как гигантская электролампа, солнце; «теплица», – поскольку сразу же за «стеклами» ее, этой нашей «теплицы», холод космоса всегда составляет приблизительно – 190 градусов по Цельсию. Нос отвалится сразу же – буквально высунься им только за пределы этой нашей «теплицы»; хоть высунься им летом, хоть высунься им зимой.

Приходили также и другие мысли, однако уже, так сказать, земные, не космические, обыденные, которые записывать сюда совершенно не интересно.

Постепенно гроза стала затихать. Белесые частые струи дождя превратились в обыкновенный, все более и более редкий дождик. И народ, осмелев, задвигался тут и там, выйдя из своих временных укрытий. Воды кругом под ногами не убавилось, но еще больше прибавилось. В отдельных местах ее было, ну, просто невпроворот. И многие, очень многие /в зависимости от пола/ для беспрепятственной ходьбы по ней, – заворачивали штанины брюк почти до колен или же – элементарно снимали обувь. Бóльшая же часть народа, ничего не предпринимая с одеждой своей и обувью, торопливо перемещалась гуськом, в основном, вдоль стен зданий, перепрыгивая то тут, то там через настоящие, неопределенной глубины, водные препятствия.

Я тоже решительно покинул свой «приют», выйдя на свою остановку троллейбуса, хотя последнего все еще не было. С неба уже уходили тщедушные остатки от недавней сплошной, фиолетовой, грозной грозовой тучи, так при мне и не осилившей затмить собой полностью солнце. Радуга, в усеченном своем виде, – из-за «упрятывания» ее высокими и часто расположенными зданиями, – уже красовалась в небе.

Посмотрев и туда и сюда, я отчего-то еще обратил внимание на автомашину «Волга», черного цвета, в которой ездят большие начальники. Она стояла почти у самого подъезда того же дома, который «приютил» меня во время этой «грибной» грозы. Внутри нее, этой автомашины, мощно вымытой прошедшим ливнем, сидел молодцеватого вида шофер. Навалившись руками на руль, он, также как и я, с интересом поглядывал на все, что попадало в поле его зрения. Из подобного занятия его вывела женщина средних лет, вышедшая скорым шагом из подъезда упомянутого дома и уверенно подошедшая к машине. Открыв, а потом захлопнув за собой дверцу автомашины, она уселась в ней на заднем сиденье. Еще секунда и автомобиль порывисто, резко рванулся с места, как говорится, в карьер, оставив за собой «расколовшуюся» ошеломленно надвое группу пешеходов, в числе которых оказалась и чертыхавшаяся в сердцах бабуля, которая едва успела отскочить, отпрянуть от машины – в удобную для себя сторону, – увернуться даже как-то от нее. Было удивительно видеть от нее, от этой бабули, этакую молодую прыть. Также удивительно было видеть, тем более на фоне развеселой первой, майской, только что закончившейся грозы, – не иначе как, потенциального убийцу за рулем автомашины «Волга», черного цвета, в которой ездят большие советские начальники /начальницы…/.

Вскоре подъехал мой долгожданный троллейбус, набитый людьми, и как будто раздувшийся от этого. Но все равно он, как и почти все вокруг, был такой чистый, свежевымытый дождем, опрятный, «молодой» и очень «веселый»!»

Виктор закрыл тетрадь, содержащую его летописные опыты, встал и положил ее на место. Настроение его улучшилось. Зевнув и потянувшись, почувствовав, наконец-то аппетит, он пошел на кухню обедать.

Зазвонил телефон, стоящий на телефонной полочке в прихожей. Виктор снял трубку. Спрашивали некоего Никифора.

– Ошиблись номером, – равнодушно ответил Виктор и положил трубку.

«Так чем же мне теперь занять-то себя?» – думал он во время приготовления еды и – далее – самого обеда.

«Может приблизить себя к работам, творческим работам создателей, творцов прошлого и настоящего времени, – раз я сам-то, опять же, не рожден быть создателем, творцом?» Эта идея ему очень приглянулась.