Читаем У любви четыре руки полностью

Сразу после врача, после той бессердечной новости, Анна Ивановна перестала чувствовать себя беременной, телесно: груди уже не болят, уменьшились, но не до размера до, усталость осталась, но изменилась — это уже не усталость действия, а усталость уныния. В то же время она заметила, что когда специально думаешь, что беременна, экспериментируя собой, то все ощущения собственного тела идут изнутри, из живота, из нутра буквально, то есть все они там, внутри нутра, она вся — там, и им определяется. Но это только когда она специально обманывает себя, а так, сейчас, она уже ощущает свое тело снаружи, она уже от него удалена — беременность не только приближала Анну Ивановну к ее телу, беременность Анну Ивановну в тело погружала. Анна Ивановна говорит себе: «Я беременная», — и она чувствует тело животом, потом она говорит себе: «Больше я не беременная», — и она чувствует его плечами, лицом.

6

Какое стечение обстоятельств вынесет Анну Ивановну за железное кольцо

Какое стечение обстоятельств вынесет Анну Ивановну за железное кольцо трамвая, в переулочек по имени волчьей реки, к тяжелой обшарпанной двери городского КВД — чтобы там ей сказали, есть ли у нее ВИЧ? Анна Ивановна лучше будет жить с тихим сомнением, чаще забытым, разрастающимся в своей трагичности только во время неожиданных простуд, она лучше будет утешать себя, что каждый следующий день в незнании — это продолжение счастливой жизни, тогда как, если она окажется заражена, дни приобретут отрицательное число, станут отсчитываться задом наперед, с конца к сейчас. И она понимала, что это неправильно. Неправильно — бояться, неправильно — бояться! И Анна Ивановна представляла, как, если окажется, что у нее есть инфекция, она будет открыто об этом говорить, станет активисткой, и у нее начнется новая, намного интереснее, чем сейчас, жизнь — она наполучает грантов от разных заграничных фондов, будет путешествовать, посещать конференции, сама их организовывать, встречаться с интересными людьми, у нее появится куча друзей, ее телефон будет не умолкать. Она станет знаменитой, войдет в историю, и однажды на ее похороны соберутся люди со всего мира, будут плакать, нести трепещущие свечки в бумажных стаканчиках и называть ее героиней. От этих мечтаний становилось очень тепло, уютно, волнения пропадали, и путь… ах, путь… за железное кольцо трамвая, в переулочек по имени волчьей реки, к тяжелой обшарпанной двери городского КВД казался Анне Ивановне уже воспоминанием, а значит, короче, потому что пройденные пути всегда короче предстоящих, узнанное всегда быстрее неведанного, и Анна Ивановна чувствовала, что она готова, завтра же, отправиться в этот вчерашний путь.

7

Анна Ивановна о непонимании взглядов их глаз

— Я не знаю, как ты, но я не понимала взглядов их глаз, не понимала… Ну, кто выдумал такую глупость про Еву! Может ли женщина прочитать свои желания и возможности, пока ей не передадут эстафетный язык, Лесбоса ли, не Лесбоса ликбез, но баба нема одна, да, то есть до, после уже не нема. Мне нужно было дожить до тридцати лет, чтобы понять про их взгляды, про глаза, глядящие из воспоминаний: бледная Люба в котельной склада-церкви на Невском, она включает электрический чайник, она смотрит на меня внимательно-просяще, сиротски, мы разговариваем, но дорожки наши не соединены, ее — как трамплин — качается над пропастью, я чувствую себя напряженно в этой непонятности… Девушка за стойкой странного, мрачного в яркости наружного дня, бара, странного еще и потому, что обнаружен мною он был за обычной дверью в полуобитаемом переулочке, где я оказалась в поисках поликлиники Центрального района, — она обрадовалась, меня увидев, красивая, жгучая, переглянулась с барменшей, улыбнувшись сентиментально — ослепляюще и, в смущении, быстро… А потом — Наташа… Улыбаясь тонкими губами и глядя холодно и изучающе, она открывала мне дверь в полной наготе очень белого, ночного белого тела, юного, идеального. Взгляд, раскрывшийся на все тело. Куда уж больше обнажаться этому взгляду? Но я не понимала, я ничего не поняла…

— А что бы ты сделала, если бы ты поняла? Тогда… Что бы ты сделала? — спросила Наташа. — Ведь и я недоговаривала, нет, не то что недоговаривала, я молчала. Голая, но молчала. Как растение, просто обращала к тебе, раскрывала в лицо тебе цветы, но молчала. Ожидающе. Боясь. Я боялась заговорить.

8

Когда Анна Ивановна думает о тех нескольких годах

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне / Детективы
Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Рыбья кровь
Рыбья кровь

VIII век. Верховья Дона, глухая деревня в непроходимых лесах. Юный Дарник по прозвищу Рыбья Кровь больше всего на свете хочет путешествовать. В те времена такое могли себе позволить только купцы и воины.Покинув родную землянку, Дарник отправляется в большую жизнь. По пути вокруг него собирается целая ватага таких же предприимчивых, мечтающих о воинской славе парней. Закаляясь в схватках с многочисленными противниками, где доблестью, а где хитростью покоряя города и племена, она превращается в небольшое войско, а Дарник – в настоящего воеводу, не знающего поражений и мечтающего о собственном княжестве…

Борис Сенега , Евгений Иванович Таганов , Евгений Рубаев , Евгений Таганов , Франсуаза Саган

Фантастика / Проза / Современная русская и зарубежная проза / Альтернативная история / Попаданцы / Современная проза