У нас на дворе

Но Петька взбирается. Выше… Выше…

Он видит: внизу, в сквере, за шахматной доской — Федор Тихонович. Вот и пусть любуется!

Петька лезет долго. Чем выше, тем медленней. Возле каждого вбитого в стену костыля — передышка. Все же добрался, отцепил змея. Теперь можно и вниз. Но Петька должен же покуражиться. Уцепившись левой рукой за трубу, он правой снимает кепочку и, размахивая ею, поет:

Эй, моряк, ты слишком долго плавал,Я тебя успела позабыть…

Поет с ужимками, кривляясь.

— Ой, упадет! — Раиса Георгиевна мечется по двору.

— Слазь, балбес! — ругается дворничиха.

Мне теперь морской по нраву дьявол,Его хочу любить! —

завывает Петька.

Труба скрипит, с нее сыплются кусочки краски, ржавчины.

Закончив концерт, Петька спускается. Его ругают, он доволен. Утер нос археологу с его экспедицией. Подумаешь! Странно только, что Федор Тихонович все сидит, склонившись над доской, на Петьку и не смотрит. Ну, и не надо!

Петька спустился, вытер испачканные руки о штаны, и тут Федор Тихонович все же заметил его:

— Паяц!

Сказал негромко, не вставая из-за доски, но Петька услышал. И хотя не знал, что такое паяц, понял: что-то плохое.

А тут на двор выскочила Петькина мать, тощая, костлявая, с серым изможденным лицом.

— Ирод! — визгливо кричала она. — Рубаху-то как извозил?! И штаны! Все в ржавчине. И за что мне наказанье такое? У других дети, как дети. А у меня!..

Женщины вокруг сочувственно кивали ей.

— Курить уже выучился, охламон. А книжку в руки — ни за что. В седьмом классе третий год. Подумайте, третий год торчит. Горе мое горькое!

Петька криво усмехался. Потом, не отвечая, шагнул в подворотню, вразвалочку пошел по улице.

— Вы бы Раисе Георгиевне пожаловались, — посоветовала Петькиной матери одна из женщин. — Пусть его на комиссии пропесочат.

Мать махнула рукой:

— Уже. Песочили…

Прошла еще неделя. Началось лето. Ребята знали: экспедиция вот-вот отправится.

Однажды вечером Федор Тихонович играл с Сенькой в шахматы. Заморосил дождь, и они перебрались на «голубятню».

— Знаешь, Сеня, — сказал Федор Тихонович. — Хочу я с тобой потолковать…

В комнате никого больше не было. Тихо. Сенька радостно посмотрел в глаза Федору Тихоновичу. Наконец-то!

— Ты, Сеня, очень стоящий парень, — сказал Федор Тихонович, а сам лохматит, ерошит пальцем бровь. — И голова у тебя светлая. И дисциплина… Ну, а память… Как у кибернетической машины… — Он усмехнулся.

Сенька тоже застенчиво улыбнулся.

— Да, — Федор Тихонович помолчал. И, словно сердясь на себя, резко кончил: — А в экспедицию я возьму Петьку. И ты уж, пожалуйста, не обижайся.

Сенька, растерявшись от неожиданности, опустил голову к доске. Губы у него дрожали, и он не хотел, чтобы это заметил Федор Тихонович.

— Петьке это нужнее. Понял? Ты уж и сам на ногах твердо стоишь. Куда ни пойдешь — тебя везде с радостью. Хоть в институт, хоть на завод. Так?

Сенька пожал плечами.

— Так, — твердо повторил Федор Тихонович. — А Петька… Петька пропадет, если его на рельсы не поставить.

Они молча доиграли партию. Сенька рассеянно передвигал фигуры и вскоре сдался.

— Пойду, — сказал он, глядя куда-то мимо Федора Тихоновича.

— Иди, — сказал тот. — И не сердись. Понял? Не сердись…

Сенька ушел. А Федор Тихонович еще долго стоял у окна, глядел на мокрые, блестящие, словно свежеокрашенные крыши.

«Не хватало мне мороки! — думал он. — Хлебну лиха с этим Петькой. Да и какой я воспитатель?! Курам на смех. Ну, да ладно. Надо же с этим «паяцем» что-то делать. Надо…»

РУКОПИСЬ АЛЬБЕРТА ЭЙНШТЕЙНА

Я сидел в Летнем саду возле пруда. Когда-то в этом пруду плавали лебеди, и я частенько по утрам наблюдал за ними. Теперь лебедей почему-то не стало, но я уже привык к «моей» скамейке на берегу и всегда, если надо обдумать что-то, принять какое-то решение, — прихожу сюда.

Хорошо утром в Летнем саду! Дорожки пустынны. Тихо. И мысли приходят такие чистые, ясные. Хорошо и весной, когда сад просыпается от зимней спячки и в воздухе появляются первые тонкие дразнящие запахи весны; хорошо и зимой, когда все дремлет под снежным покрывалом, а мраморные богини попрятались в свои деревянные домишки. Только летом я не хожу в Летний сад: слишком шумным, пестрым и каким-то суетливым становится он летом.

Я сидел возле пруда и обдумывал свой новый рассказ, когда рядом со мной на скамейку опустился какой-то пожилой человек с палкой. На нем было добротное пальто с воротником-шалью из выдры и такая же высокая меховая папаха. Умное и доброе лицо интеллигентного, много знающего и много видевшего человека.

«Артист? — подумал я. — Архитектор? Хирург?»

Я люблю отгадывать профессии незнакомых людей.

Мой сосед вынул из кармана книгу и стал читать.

«Вот те раз!»

Это была моя книга! Мой сборник спортивных рассказов. Но самое поразительное — предназначался он для подростков.

Искоса я стал наблюдать за моим странным соседом.