У нас всегда будет Париж

– Город-то как называется?

– Холодная Вода.

– А ты откуда знаешь?

– Уж больно жарко. Холодная Вода, как же еще?

– Ты уверен, что это не Благодатная Долина? Не Тенистый Водопад?

– В такую жару одно лучше другого.

– Может, это город Штормовой в штате Небраска? – с улыбкой сказала она. – Или Клык Дьявола в штате Айдахо. Или Кипящие Пески в Монтане.

– Назови лучше что-нибудь прохладное, – сказал он.

– Мятная Ива, Иллинойс.

– Ох, – выдохнул он, закрыв глаза.

– Снежная Гора, Миссури.

– Все может быть, – сказал он, подтолкнув висячую скамью, которая закачалась туда-сюда.

– А я знаю самый лучший город, – сказала она. – Город Памятный. Вот мы где. Город Памятный, штат Огайо.

Его молчание, улыбка и довольные глаза, прикрывающиеся в такт движению качелей, подтвердили, что именно туда их и занесло.

– Нас тут не поймают? – Ее охватил внезапный испуг.

– Не поймают, если затихаримся и не будем высовываться.

– Ох, – простонала она.

Потому что в дальнем конце улицы под лучами яркого солнца неожиданно показалась кучка людей, поднимающих пыль, как от вентилятора.

– Вон они! Что мы такого сделали, почему за нами гонятся? Мы что, грабители, Том, или воры, или душегубы?

– Нет, но они все равно следили за нами и преследовали до Огайо.

– Ты ведь, кажется, сказал, что это Калифорния?

Он закинул голову назад и уставился в раскаленное небо, сказав:

– Я теперь и сам не знаю. Может быть, они город передвинули?

Незнакомцы, находящиеся поблизости, в своем пыльном мирке, в это время сделали остановку. Из-под деревьев слышались их лающие голоса.

– Надо бежать, Том! Давай-ка двигаться. – Она дернула его за локоть, пытаясь поставить на ноги.

– Погоди. Что-то здесь не сходится. Город… – Он заскользил на качелях, вытаращив глаза и приоткрыв рот. – Дом этот. Крыльцо какое-то подозрительное. Было ведь три ступеньки. А теперь четыре.

– Ничего подобного!

– У меня ноги сразу неладное почуяли. И эти стекла в дверном окошке – синие и красные. А были оранжевые и белые.

Он сделал усталый жест рукой.

– И мостовые, и деревья, и дома. Весь этот чертов город. Не могу его понять.

Вглядевшись повнимательнее, она начала понимать, в чем дело. Кто-то огромной ручищей сгреб весь знакомый город ее детства – церкви, гаражи, окна, крылечки, чердаки, кусты, лужайки, фонарные столбы – и высыпал в плавильную печь, где был такой жар, что все растеклось и покоробилось. Дома либо раздались вширь, став огромными, либо сжались, уменьшившись в размерах, тротуары перекосились, шпили вытянулись. Тот, кто склеивал город после этого происшествия, видно, потерял чертежи. Красивый получился городок, да не тот.

– Да, – прошептала она. – Верно говоришь. Я раньше каждую выбоину знала – на роликах весь город вдоль и поперек объездила. А теперь что-то не признаю.

Незнакомцы добежали до их дома и свернули в узкий переулок.

– Окружают, – сказала она. – Сейчас нас застукают.

– Не знаю, – сказал он. – Может, да, может, нет.

Они сидели неподвижно, прислушиваясь к жаркой зеленой тишине.

– Я знаю, чего мне хочется, – сказала она. – Хочется мне войти в дом, открыть холодильник, напиться холодного молока и заглянуть в кладовку, там связки бананов к потолку подвешены, а в хлебнице пончики с сахарной пудрой остались.

– Даже не думай заходить в дом, – сказал он с закрытыми глазами. – Пожалеешь.

Она наклонилась, изучая его худощавое лицо.

– Сдрейфил.

– Я?

– Боишься сделать такую простую вещь – открыть входную дверь!

– Да, – признался он наконец. – Боюсь. Бежать нам некуда. Они нас скрутят и отвезут назад.

Засмеявшись, она сказала:

– Странная там обслуга была, честное слово! Не хотели с нас деньги брать за проживание. А у горничных-то халатики белые, крахмальные.

– Окна там непонятные, – вспомнил он. – Решетками забраны. Помнишь, я притворился, будто ножовкой металл пилю, – сколько народищу сбежалось.

– Да, было дело. А почему они всегда бегом?

– Да потому, что мы слишком много знаем, вот почему.

– Я, например, ничего не знаю, – сказала она.

– Они тебя ненавидят тебя за то, что ты – это ты, а меня за то, что это я.

Вдалеке послышались голоса.

Женщина достала из кармана завернутое в мятый носовой платок зеркальце, подышала на него, протерла и приветливо улыбнулась.

– Вот видишь, жива. А раньше, бывало, растянусь на полу и говорю себе: все, я умерла, больше никто не будет надо мной изгаляться. Так они меня водой обливали, чтоб я на ноги встала.

С криками из-за угла в пятидесяти метрах от них выбежала группа из шести человек; они бросились к дому, где на качелях, обмахиваясь руками от жары, сидели мужчина и женщина.

– Что ж мы такого сделали, что на нас охота идет? – поразилась женщина. – Они нас с тобой убить хотят?

– Нет, они даже ругаться не будут, начнут нас тихонько уговаривать, а потом увезут из города.

Вдруг он подскочил.

– Ну, что еще? – вскрикнула женщина.