У парадного подъезда

Но следует задать вопрос: почему лучшие умы, с легкостью необыкновенной решающие задачи «исторические» (как тут не вспомнить пастернаковское: «Однажды Гегель ненароком / И, вероятно, наугад / Назвал историка пророком, / Предсказывающим назад»), пасуют перед задачами «футурологическими»?Не потому ли, во-первых, что история последних десятилетий приучила нас никогда не загадывать наперед, ибо бабушка надвое сказала и не все коту масленица, а во-вторых и в-главных, столетняя «отставка» интеллигенции от «высших» проблем страны не могла не привести к полной атрофии «предсказательных», «концептирующих» способностей, или, попросту говоря, «государственного мышления». Поэтому когда слышишь из уст руководителей насмешливое «ругают нас здорово, а хоть кто-нибудь предложил бы что-нибудь дельное», с этим соглашаешься — и не соглашаешься. Сама беспомощность талантливо ругающих в славном деле «подсказывания» с задней парты и есть невольная подсказка стоящим у доски: какой должна быть политика, и политика долгосрочная, в отношении интеллигенции. Только многолетняя взаимная открытости двух исторически отчужденных друг от друга сил при твердом разделении их функций сможет заново выработать привычку направлять свою интеллектуальную энергию на продумывание жизнеспособных моделей грядущего, а не на расшатывание идеологических устоев («застоев») настоящего. Поле же обоюдного тяготения образуется по элементарной формуле, которая выглядит парадоксом: единственный способ привлечь интеллигенцию на сторону власти — это не мешать ей быть не с властью, и единственный способ оттолкнуть ее от власти — это запретить ей… быть не с властью.

Сборник «Иного не дано» продемонстрировал и это наглядно. Название статьи академика Сахарова «Неизбежность перестройки», звучавшее в контексте его судьбы несколько неожиданно, было «оплачено» высокой ценой публично оспорить решения по Карабаху, напомнить о мытарствах генерала Григоренко, потребовать немедленного освобождения «узников совести». И это не компромисс, слово «цена» потому не вполне уместно. Это даже не новый «общественный договор», а просто рождение единственно нормальных условий, в которых проголосовать за перестройку или временно примириться с принципом однопартийности (Л. Баткин) вовсе не значит «поддакнуть» сильным мира сего. Только если такое положение вещей сохранится на долгие и долгие годы, нам чего-то можно ждать, ибо скоро хорошо не бывает. (Есть известная шутка: «Английский газон создается просто: нужно стричь и поливать, стричь и поливать, и так двести лет»(…)

В противном случае мы когда-нибудь прочтем стихи — нет-, не по силе, так хоть по настроению — близкие последнему пушкинскому стихотворению, написанному, когда все уже поэту было ясно, — царь «Записку…» отверг, иллюзий не осталось, и приходили на ум строки детски простые, непритязательные, спокойные даже, но от которых — мороз по коже:

Забыв и рощу и свободу,Невольный чижик надо мнойЗерно клюет и брызжет воду,

И песнью тешится живой.

Вскоре Пушкин погибнет на дуэли.

1988; 1990

Только и этого мало…

(Общественное сознание в зеркале «Огонька»)

…Из кроткой доброты и мудрого стыда кую свою броню, трудом зову забавы и тихо говорю: «Оставьте навсегда отчаянье и страх, входящие сюда вы».

Борис Чикибабин («Огонек». 1987, № 36)

Который год мы возле «Огонька». Кто-то греется, кто-то обжигается, но сплоченных хороводов никто вокруг него не водит, увы. А ведь где огонь, там и круг; где круг, там и единение; где единение, там и общая духовная работа.

Противники журнала, прочитав это, обрадуются: «Нашего полку прибыло»; поспешим огорчить их.

Вопреки мнению, разделяемому и «левыми» и «правыми», новый «Огонек» стремился к единению с первых своих шагов. Это можно было бы доказать подробным анализом огоньковских публикаций, но для краткости сошлюсь на относительно внешнюю деталь.